Письма и дневники

Драматична была смена форм работы. Приведем свидетельство П. А. Маркова, который в тридцатые годы обратился к Станиславскому и к Немировичу-Данченко, к каждому порознь, с вопросом, какой период их работы и какая постановка вспоминается им как наиболее счастливая – и тот и другой ответили одинаково; наиболее

счастливым был период их режиссерского соавторства, время, когда спектакли ставил «тот кто-то, который поставил «Чайку», кто образовался из странного слияния меня и Вас», как выразился однажды Немирович-Данченко (Избр. письма, т. 1, с. 403).

Для Станиславского драматизм смены привычных форм режиссерской работы обострялся резким переосмыслением целей и принципов режиссерской работы, а такое переосмысление само собой вытекало из тех творческих и теоретических раздумий, которым Станиславский отдался летом 1906 г. и которые изложены в «Моей жизни в искусстве» в главе «Открытие давно известных истин». Станиславский был поначалу в приподнятом состоянии духа. «Новая эра начинается. Продолжение начал студии. Все в театре веселы. Я отношусь серьезно, театр тоже» (записная книжка № 763, л. 19). Он заканчивает эту запись: «Если они не отнесутся серьезно – тогда ничего не выйдет». Контакт режиссера и артистов должен был приобрести новое качество. Однако вышло так, что Станиславскому какое-то время казалось: контакт вообще оборвался.

Об этом опять же со свойственной ему откровенностью и с мудрой самокритичностью Станиславский рассказал в главе «Опыт проведения «системы» в жизнь»: «Наше первое обращение оказалось неудачным. Артисты не заинтересовались результатами моей долгой лабораторной работы. Сначала я приписывал свой неуспех их лени, недостаточному интересу к своему делу, даже злой воле, интриге, искал каких-то тайных врагов […] Я временно променял свою обычную работу актера на изыскания экспериментатора и потому, естественно, пошел назад как исполнитель и интерпретатор ролей и пьес. Это отмечалось всеми, не только моими товарищами, но и зрителями. Такой результат меня очень смущал, и мне было трудно не изменить намеченного пути исканий. Но я – правда, с большими колебаниями – еще держался и продолжал производить свои очередные опыты, несмотря на то, что они в большинстве случаев были ошибочны, несмотря на то, что ради них уходил от меня мой актерский и режиссерский авторитет.

Но я, в угаре своего увлечения, не мог и не хотел работать иначе, чем того требовало очередное мое увлечение и открытие. Упрямство все более и более делало меня непопулярным. Со мной работали неохотно, тянулись к другим. Между мной и труппой выросла стена. Целые годы я был в холодных отношениях с артистами, запирался в своей уборной, упрекал их в косности, рутине, неблагодарности, в неверности и измене и с еще большим ожесточением продолжал свои искания. Самолюбие, которое так легко овладевает актерами, пустило в мою душу свой тлетворный яд, от которого самые простые факты рисовались в моих глазах в утрированном, неправильном виде и еще более обостряли мое отношение к труппе» (Собр. соч., т. 1, с. 347–348).

Драматическое состояние, отразившееся в публикуемых записях, связано и с реальной сложностью работы в сезон 1906/07 г., когда параллельно готовились два спектакля – «Драма жизни» К. Гамсуна, которую ставил Станиславский, и «Бранд» Ибсена, которого ставил Немирович-Данченко (первому помогал Сулержицкий, второму – Лужский). Репетиции обеих пьес начались в один день 29 сентября 1906 г. «Репетируем самостоятельно и независимо друг от друга, совершенно одновременно, я – в фойе, он – на сцене, когда я – на сцене, он – в фойе. Это был первый опыт проведения демаркационной линии – необходимость, вызванная беспрерывными художественными различиями между нами» (письмо Немировича-Данченко к Л. Н. Андрееву, Музей МХАТ, архив Н.-Д., № 11303).

Станиславский привлек к работе над «Драмой жизни» своих сотрудников по Студии на Поварской художников В. Е. Егорова и Н. П. Ульянова и композитора И. А. Саца. Участвовавший в работе как сорежиссер Л. А. Сулержицкий тогда формально еще не принадлежал к труппе МХТ. Репетиции пьесы Гамсуна, как вспоминал В. И. Качалов, велись «по новой манере». Театр разделился на два лагеря: «брандистов» и «драмистов». (См. кн.: Илья Сац, М.-Пг., 1923, с. 91.)

²⁵⁶ Летом 1906 г. (июнь–июль) Станиславский жил с семьей на финском курорте Ганге; здесь он усиленно работал. М. П. Лилина писала О. Л. Книппер-Чеховой: «Между нами скажу, очень странно проводит время; совсем не гуляет, не купается и даже мало бывает на воздухе; сидит в полутемной комнате, целый день пишет и курит. Пишет он, положим, очень интересную вещь: заглавие «Опыт руководства к драматическому искусству». Я очень строга к его литература и очень тупа, но то, что он мне читал из своих записок, мне понравилось». (Сб.: М. П. Лилина, М.: ВТО, 1960, с. 203).