Письма и записки Оммер де Гелль

Я объявила Тюфякину, что я подписала договор мой с султаном; он все не верил, когда я его предупреждала. С ним договор мой кончается через неделю. Он меня умолял остаться с ним по-прежнему; я ему сказала, что матушка будет беречь его, что она отлично поведет школу и гораздо охотнее возьмется за это дело. Я обещала ему остаться на некоторое время, показав ему письмо из Смирны, куда мой муж, после жестокого кораблекрушения, больной, прибыл почти в одной рубашке. Он меня уговорил остаться с ним еще шесть месяцев и дал мне не в зачет жалования десять тысяч франков, которые я немедленно переслала мужу. «Упаси боже, чтобы я препятствовал вашему счастию», — и старик зарыдал. Я Решиду сказала, что раньше мая не уеду. Он совершенно одобрил мои соображения относительно необходимости приготовлений и сказал, что раньше июня и не ожидают в Константинополе.

26 ноября гр. Матушевич, участвуя в скачке с препятствиями в Круа де Берни, сломал себе шею, перепрыгивая довольно опасный забор; его вынесли замертво. Ему во всяком случае будет не хорошо: царь Николай не любит, чтобы русские заживались в Париже, а он то и дело, что в Париже. Он где-то секретарем, в Лондоне или в Неаполе, право, не знаю. Он слывет за умного человека. 27 ноября герцог готовится в экспедицию против Маскары.

№ 51

Париж. Вторник, 8 декабря 1835 года

У графини Л<егон> сегодня бал. Я танцовала (так в книге — Д.Т.) до упаду, хотя гримировала себя беременной. Все шепотом говорили обо мне и матери моей, наряженной, как молодая девушка. Морэн нас зарисовал для «Дамского журнала»; картинка явится 15 декабря, где я вместе с матерью, а 20-го — с гр. Л<егон>, где я опять являюсь молодой, невинной, шестнадцатилетней девушкой. Легон нагло афиширует Морни.

№ 52

Четверг, 10 декабря 1835 года

Должно быть, жутко приходится m-lle Марс. Она снова поступила во французский театр. Тюфякина я не взяла с собой. Давали «Дон Жуан австрийский». Я немного позже поехала к Тюфякину. У него уже была партия. Вход мой в ложу произвел большой эффект. Она не перенесла моего торжествующего и крайне равнодушного взгляда. Я ей аплодировала много и усердно; все смотрели на меня с большим участием. Графиня Легон, Морни и Демидов меня сопровождали. Я кокетничала с Демидовым, точно хотела душу отдать за него, я ее измучила порядком, и она просила отложить второе представление до другой недели. Я с Демидовым откровенно объяснилась. Вмешательство моей матери я не допускаю: это слишком безнравственно. Если он мне даст четыреста тысяч франков, то я с ним готова бежать хоть на край света — и порхнула в карету, сказав лакею: «К его светлости». Демидов за все ревнует: за его титул, за мои интимные с ним отношения, за то, что Тюфякин его (Демидова) к себе не пускает, кроме больших приемов.

№ 53

Париж. Четверг, 17 декабря 1835 года

Моя мать разрешилась от бремени. Она родила сына, его записали под именем г-на и г-жи Гелль. Все обошлось как нельзя лучше, только все очень удивлялись моей прыткости: я вчера была на вечере у королевы, а нынче в ночь, говорят, родила. Королева мне прислала сто тысяч франков и обещала быть крестною матерью. Я с ума схожу от Даморы Чинти. Пирожки у Феликса в пассаже «Панорама» просто объедение. Я часто заезжаю к нему, возвращаясь с прогулки. Я тебе только скажу, так ты меня поблагодаришь[49].

№ 54. ДЕВИЦЕ МЮЕЛЬ

Понедельник, 21 декабря 1835 года

Я уже нынче опять танцую и кокетничаю напропалую с Демидовым. Принц Жуанвильский очень этим недоволен. Морни все на охоте. Демидов увивается около меня, но я все выше и выше поднимаю торбу[50]

. Очень забавно, до какой страсти может доходить человек. Завтра я с ним верхом еду. Погода стоит чудная. Я ему все твержу, что я его сестра, а сама в этом немного сомневаюсь; впрочем, Тюфякин в этом не сомневается, моя же мать клянется, что нет. Тюфякин сам был в связи с матушкой в 1827–1828 году. Как это все странно. Он меня предостерегает, чтобы я не вступала в связь с моим братом. Это страшный грех, говорит Тюфякин самому Анатолю. Анатоль еще пуще меня любит. Я, право, в ужас прихожу и рада бежать на край света. Неужто это дипломатические, тюфякинские хитрости? Наполеон обругал раз Тюфякина за подобные интриги и в извинение сказал очень умную вещь: я не знал, что всякий болван в России князь[51].

Демидов уверяет, что он знал моего отца, очень благородного человека, проживавшего на Мартинике, и помнит, как меня ребенком мать вывезла с этого острова года через два после смерти отца. Это было в 1826 году; он тогда состоял на службе у отца Демидова, он хорошо его помнит. А всему этому причина Морни. Он играет моей любовью, как мячиком. Вчера я рыдала и заливалась слезами, когда вошел граф д'Альбон. Он меня рассмешил. В каком состоянии мои нервы, просто ужасно! Я ожидала Морни, велела ему сказать, что меня дома нет. Карета д'Альбона стояла у моего подъезда. Герцог Орлеанский вернется из Алжира к новому году.

№ 55. АДМИРАЛУ МАКО

4 февраля 1836 года