Письма из ссылки

Дорогой Иван Никитич, получил наконец сегодня Ваше письмо из Новобаязета. А я-то думал, что у вас там тропическая природа, к столу бананы, в саду прирученные леопарды и пр. Увы, увы. Хорошо звучащее имя "Новобаязет" прикрывает, как оказывается, глухую дыру... То, что Вы пишете по поводу хлебозаготовок и размещения крестьянского займа, кажется мне бесспорным как острый выход из затруднений, в которые долго влезали с закрытыми глазами. Впрочем, об этом я довольно подробно писал Сосновскому и потому ограничиваюсь здесь приложением копии моего письма к нему.

Австралиец-то наш оказался снова парижанином и, как пишут, оказался не случайно и не бескорыстно: пришлось идти к Каноссу. Из Москвы уже получена сегодня -- в числе большой пачки писем -- первая реакция на письмо двух рыцарей, которые в силу злой иронии судьбы оба оказываются "Санчо-Пансами". Сейчас они уже политически как бы сливаются в одну фигуру. Про Зиновьева один человек остроумно сказал, что у него "эпидермическая левизна". Он хотел этим выразить ту мысль, что у Зиновьева -- при отсутствии какого бы то ни было серьезного багажа способности и склонности к обобщающему мышлению --есть, однако, инстинктивное стремление, как бы заложенное в эпидерме, дернуться при каждой новой оказии влево. Но именно этот "накожный" характер левизны, приближающий ее к чесотке, ставит ей очень узкие пределы: там, где для левизны нужна мускулатура, Зиновьев пасует. А какое же серьезное историческое действие возможно без мускулатуры? Вот почему Зиновьев пасует каждый раз там, где вся его предшествующая левизна испытуется действием. В июле 1923 года он написал рыхлые, как всегда, и широковещательные тезисы по поводу немецкой революции, а закончил их таким предложением: "назначить на годовщину революции (9 ноября) антифашистскую демонстрацию". Против постановки ребром вопроса о вооруженном восстании ("назначение срока") он упирался органически, хотя дело облегчалось для него тем, что революция-то происходила за лесами, за полями. Он написал не менее широковещательные тезисы по вопросу о всеобщей стачке в Англии, закончив их словами: "Само собой разумеется, что необходимо и дальнейшее сохранение Англорусского комитета"... Как и в отношении немецкой революции 1923 г., он сдался только после боя. Его тезисы о китайской революции -- не только до, но и после переворота Чан Кайши заканчивались выводом: "Компартия должна, разумеется, оставаться в составе Гоминьдана"... Здесь он на уступки не пошел, и это полностью обеспечивало его позиции в китайском вопросе. Он выдвинул затем лозунг поддержки уханского правительства постольку, поскольку. Осенью прошлого года, когда роль Гоминьдана определилась во всех его оттенках как контрреволюционная, он продолжал отстаивать лозунг буржуазно-демократической революции в Китае, видя в лозунге пролетарской диктатуры -- троцкизм. (Мне вспоминается, как при первой же встрече с Каменевым в мае 1917 года в ответ на мои слова, что у меня с Лениным разногласий нет, Каменев сказал: "Я думаю -- при апрельских-то тезисах"... Ведь и Каменев, и десятки других, не говоря уж о Лядовых, считали позицию Ленина троцкистской, а не большевистской...) Позиция Зиновьева в отношении нового этапа китайской революции была, как видим, не "случайна". Зиновьев знает эту свою "ахиллесову пяту" и поэтому все свои левые резолюции и статьи заранее сопровождает такими оговорочками, чтоб можно было отпрянуть перед действием. На этом построена вся его тактическая стряпня на Пятом конгрессе, с его насквозь двойственными резолюциями. Специфически зиновьевское истолкование единства партии тоже было такой ого-ворочкой, чтоб в случае чего можно было отпрянуть. Как Вы, разумеется, прекрасно помните, все мы отдавали себе в этом ясный отчет. Но мы прибавляли: отпрянуть будет на этот раз трудновато, так как придется ведь прыгать вниз, в ничтожество. Но и это его не удержало...

Что касается Каменева, то у него, наоборот, всякое инстинктивное побуждение направлено всегда вправо, в сторону самоограничения, соглашения, обхода и пр. Из всех молений ему ближе всего моление "Да минует меня чаша сия". Но в противовес Зиновьеву, у него есть известная теоретическая школа мысли. Правда, ленинские рубцы заплыли жирком, но не окончательно все же. Он скорее Зиновьева понял необходимость разрыва Англо-русского комитета; он, по-видимому, соглашался с необходимостью выхода компартии из Гоминьдана, но помалкивал; думаю, что он, если б не был в Италии, мог бы лучше Зиновьева понять, что формула демократической диктатуры пролетариата и крестьянства была после мая 1927 года таким же пережитком для Китая, как для России -после февраля 1917 года. И на этот раз Каменев лучше и яснее понимал, что означает "капитуляция". Но политическая природа взяла свое, Зиновьев отскакивает от своих левых выводов, Каменев боится оказаться жертвой своих правых устремлений. Но сходятся они во всех важных вопросах на одной и той же линии. Как назвать эту линию? Ни тпру, ни ну.