Письма к А И Солженицыну

В Вашей повести очень не хватает начальника (большого начальника, вплоть до начальника приисковых управлений), торгующего среди заключенных махоркой через дневального зэка по пяти рублей папироса. Не стакан, не пачка, а папироса. Пачка махорки у такого начальника стоила от ста до пятисот рублей.

- Дверь притягивай!

Описание завтрака, супчика, опытного, ястребиного арестантского глаза всё это верно, важно. Только рыбу едят с костями - это закон. Этот черпак, который дороже всей жизни прош-лой, настоящей и будущей,- всё это выстрадано, пережито и выражено энергично и точно.

Горячая баланда! Десять минут жизни заключенного за едой. Хлеб едят отдельно, чтобы продлить удовольствие еды. Это - всеобщий гипнотический закон.

В 1945 году приехали репатрианты сменить нас на прииск Северного управления на Колыме. Удивлялись: "Почему ваши в столовой съедают суп и кашу, а хлеб берут с собой. Не лучше ли..." Я отвечал: "Не пройдет и двух недель, как вы это поймете и станете делать точно так же". Так и случилось.

Полежать в больнице, даже умереть на чистой постели, а не в бараке, не в забое, под сапогами бригадиров, конвоиров и нарядчиков,- мечта всякого зэка. Вся сцена в санчасти очень хороша. Конечно, санчасть видела более страшные вещи (например, стук о железный таз ногтей с отморо-женных пальцев работяг, которые срывает врач щипцами и бросает в таз и т. д.).

Минута перед разводом - очень хороша.

Холмик сахару. У нас сахар никогда не выдавали на руки, всегда в чаю.

Вообще весь Шухов, в каждой сцене очень хорош, очень правдив.

Цезарь Маркович - вот это и есть герой некрасовской "Киры Георгиевны". Такой Цезарь Маркович вернется на волю и скажет, что в лагере можно изучать иностранные языки и вексель-ное право.

"Шмон" утренний и вечерний - великолепен.

Вся Ваша повесть - это та долгожданная правда, без которой не может литература наша двигаться вперед. Все, кто умолчат об этом, исказят правду эту,- подлецы.

Очень хорошо описана предзона и этот загон, где стоят бригады, одна за другой. У нас такая была. А на фронтоне главных ворот (во всех отделениях лагеря по особому приказу сверху) цитата на красном сатине: "Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства!" Вот как!

Традиционное предупреждение конвоя, которое всякий зэка выучил наизусть, называлось у (нас): "Шаг вправо - шаг влево считаю побегом, прыжок вверх агитацией!" Шутят, как видите, везде.

Письмо. Очень тонко, очень верно.

Насчет "красилей" - ярче картины не бывало.

Всё в повести этой верно, всё правда.

Помните, самое главное: лагерь отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно. Человеку - ни начальнику, ни арестанту - не надо видеть. Но уж если ты видел - надо сказать правду, как бы она ни была страшна. Шухов остался человеком не благодаря лагерю, а вопреки ему.

Я рад, что Вы знаете мои стихи. Скажите как-нибудь Твардовскому, что в его журнале лежат мои стихи более года, и я не могу добиться, чтобы их показали Твардовскому. Лежат там и расска-зы, в которых я пытался показать лагерь так, как я его видел и понял.

Желаю Вам всякого счастья, успеха, творческих сил. Просто физических сил, наконец.

В 1958 году (!) в Боткинской больнице у меня заполняли историю болезни, как вели протокол допроса на следствии. И полпалаты гудело: "Не может быть, что он врет, что он такое говорит!" И врачиха сказала: "В таких случаях ведь сильно преувеличивают, не правда ли?" И похлопала меня по плечу. И меня выписали. И только вмешательство редакции заставило начальника больницы перевести меня в другое отделение, где я и получил инвалидность.

Вот поэтому-то Ваша книга и имеет важность, не сравнимую ни с чем - ни с докладами, ни с письмами.

Еще раз благодарю за повесть. Пишите, приезжайте. У меня всегда можно остановиться.

Ваш В. Шаламов.

Со своей стороны, я давно решил, что всю мою оставшуюся жизнь я посвящу именно этой правде. Я написал тысячу стихотворений, сто рассказов, с трудом опубликовал за шесть лет один сборник стихов-калек, стихов-инвалидов, где каждое стихотворение урезано, изуродовано.

Слова мои в нашем разговоре о ледоколе и маятнике не были случайными словами17. Сопро-тивление правде очень велико. А людям ведь не нужны ни ледоколы, ни маятники. Им нужна свободная вода, где не нужно никаких ледоколов.

В. Ш.

(Ноябрь 1962)

(Запись В. Т. Шаламова)

30 мая после получения письма18 дал телеграмму и стал ждать 2-го в воскресенье приезда.

2 июня. Солженицын. Рассказ "Для пользы дела". "Я считаю Вас моей совестью и прошу по-смотреть, не сделал ли я чего-нибудь помимо воли, что может быть истолковано как малодушие, приспособленчество.

Пьеса "Олень и шалашовка" задержана по моей инициативе. Театр (Ефремов) настаивал, чтоб дал в театр читать, чтобы понемногу готовить, но я отказался наотрез. Я написал две пьесы ("Олень и шалашовка" и "Свеча на ветру"), роман, киносценарий "Восстание в лагере"19.