Письма к сыну

Я совсем не хочу превращаться сейчас в старого резонера, читающего проповеди на темы религии или морали: я уверен, что ты не нуждаешься даже в самых лучших поучениях подобного рода, но я даю тебе совет как друг, как человек, знающий светскую жизнь. Я не хочу, чтобы ты в юные годы вел себя как старик, напротив, мне хочется, чтобы ты вкусил все наслаждения, которые указует разум и которые не переходят граней пристойного. Поэтому я допущу – для того чтобы доказать тебе мою мысль, ибо ни для чего другого этого допускать нельзя – что все пороки, о которых я говорил, сами по себе совершенно безобидны, но, тем не менее, предаваясь им, люди опускаются, теряют человеческий облик, превращаются в скотов; пороки мешают человеку возвыситься в обществе, ибо опошляют его, делают весь склад его ума и манеры настолько низкими, что человек этот уже совершенно неспособен ни представлять собой что-то в высшем свете, ни вершить большими делами.

Мне кажется, что всего сказанного, если к нему присоединится еще твой собственный здравый смысл, будет достаточно, чтобы вооружить тебя против соблазнов, приглашений или подстрекательства к распутству – ибо искушением этого назвать нельзя – со стороны таких вот несчастных молодых людей. Вместе с тем, если они будут вовлекать тебя в свои похождения, все, что ты должен сделать, – это ответить вежливым, но решительным отказом. Не вступай ни в какие споры по поводу вопросов, которые сами по себе очевидны. Ты слишком молод, чтобы переубедить этих людей и, надеюсь, слишком мудр для того, чтобы дать себя переубедить. Избегай же не только встреч с ними, но и всякой видимости последних, если ты хочешь, чтобы тебя принимали в хорошем обществе. Людям ведь всегда бывает не по себе, когда им приходится принимать человека, приехавшего из города, где свирепствует чума, даже если вид у него совершенно здоровый. У французов и у англичан есть некоторые выражения, и, как у них, так и у других народов, есть известные понятия, которые, осмелюсь сказать, совратили и погубили немало юношей. Une honnete debauche, une jolie debauche – "веселый кутеж", "милое распутство". Не думай, что под этим непременно разумеют распутство и разврат – вовсе нет. Самое большее – это случайные и единичные озорные проделки, которые позволяют себе люди молодые и резвые в пику скучным педантам и вообще людям робким. Le commerce gallant(82) – незаметным образом завязавшаяся связь с какой-нибудь светской дамой, лишний бокал-другой вина, неосторожно выпитые в веселой и приятной компании, или какая-нибудь невинная забава, которая никого не обидит – вот крайний предел того, к чему могут привести все развлечения, которые человек умный, порядочный и озабоченный своей репутацией позволит себе сам или которые ему позволят другие. Тот, кто преступает положенный предел в надежде блеснуть перед другими, терпит неудачу, покрывает себя позором и, уж во всяком случае, вызывает в людях презрение.

Длительность твоего пребывания в Турине будет для меня показателем того, как ты себя там ведешь (даже если м-р Харт ничего мне об этом не напишет), потому что, как тебе уже известно, ему дано строжайшее распоряжение немедленно же увезти тебя оттуда, как только он обнаружит в тебе первые, хотя бы самые незначительные, симптомы заразы, а я знаю, что чрезвычайная его щепетильность, а также дружеские чувства, которые он питает и к тебе, и ко мне, не позволят ему не выполнить их в точности. К тому же имей в виду, что я буду получать обстоятельные сведения о твоем поведении от графа Сальмура, ректора Академии; его сын – мой хороший знакомый и находится сейчас здесь. Есть еще и другие надежные источники, называть которые я не стану. Но если в Турине дела твои пойдут хорошо, то, рассчитывая, что на юбилейные дни рождества ты приедешь в Рим, я хочу, чтобы ты, будучи в Академии, как следует поупражнялся в танцах, фехтовании и верховой езде – это необходимо как для твоего здоровья и развития, так и для того, чтобы выработать в себе изящество и ловкость. Не следует также пренебрегать и одеждой, помни, что ты должен быть bien mis(83).