Письма об Испании

Вернувшись из-за границы, Боткин в 1846 — начале 1847 г. еще полон социально-политического пафоса: в письме к Анненкову от 20 ноября 1846 г. он отмечает, что «сила русской литературы теперь главное состоит в идеологии», «остается только литературной критике освободиться от своего молоха — художественности»[171]. Но через несколько месяцев он стал быстро отказываться от радикализма и в эстетической сфере. В письме к Анненкову от 24—25 августа 1847 г. он уже защищает «артистический элемент» и «прелесть бесцельности», отвергает доктринерство любого толка (в том числе, впрочем, и доктрину «чистого искусства»), возвещает «свободу в чувствах и мыслях», «терпимость»[172].

Естественно, в этих условиях весьма сложно развивались взаимоотношения Боткина с новой редакцией журнала «Современник», возглавляемой Некрасовым и Белинским. В конце 1846 г. он с сочувствием относился к реорганизации журнала, отрицательно отзывался о Краевском[173], редакторе «Отечественных записок», которые в 1846 г. покинул Белинский. Некрасов и Белинский начали с Боткиным переговоры о его переезде в Петербург для редакционной работы в «Современнике»; видимо, речь шла о заведовании иностранным отделом: Боткин должен был отбирать зарубежные статьи для перевода на русский язык и опубликования в журнале[174]. Но после одного разговора (в январе 1847 г.) с Некрасовым, где последний не проявил достаточно «терпимости» (Боткин заинтересовался, будут ли в отделе «Науки» печататься компиляции из иностранных источников, а Некрасов «жестко» ответил, что редакция хочет «помещать статьи преимущественно о России и оригинальные»), Боткин тотчас же перешел в «Отечественные записки», куда Краевский принял его с распростертыми объятиями в пику «Современнику»[175]

. Белинский стыдил Боткина, требуя отказа от журнала Краевского[176], но тот примкнул к либеральному кругу Грановского, считавшего, что необходимо поддерживать и «Современник», и «Отечественные записки» как журналы прогрессивного направления.

В связи с «двойной игрой» Боткина между ним и Белинским завязывается интенсивная переписка (за 1847 г. сохранилось 14 писем Белинского и 3 письма Боткина, что составляет около половины всей переписки), в которой особенно интересны споры на литературно-эстетические темы. От Белинского, к концу жизни все усиливавшего гражданский пафос своей критики, не укрылась эволюция общественных и эстетических взглядов Боткина 1847 г. Потому Белинский и дал ему известную характеристику: «Ты, Васенька, сибарит, сластена — тебе, вишь, давай поэзии да художества — тогда ты будешь смаковать и чмокать губами»[177]. В сочетании с усилившимися либеральными тенденциями в воззрениях Боткина эти особенности не могли не обнаруживать его существенных расхождений с Белинским.

Некоторое сближение позиций наметилось, впрочем, по отношению к «Обыкновенной истории» Гончарова, однако тут же проявилось и различие. Боткин согласился с восторженным отзывом Белинского о романе (в его письме к Боткину от 17 марта 1847 г.), но добавил, что Гончаров — мастер «изящной легкости» рассказа, «высокий беллетристический талант» (а беллетрист отличается от истинного художника, который «всюду втирается в глубь и сущность») и что роман наносит удар не только по романтизму, но и по «арифметическому здравому смыслу»[178].

Последнее суждение Боткина Белинский повторил в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года», но, касаясь мастерства и легкости Гончарова, счел эти особенности признаком «поэта-художника», приближающегося «к идеалу чистого искусства»[179]. Для Боткина истинный писатель-художник из-за своей серьезности и глубины «читается нелегко»[180]

, поэтому больше удовольствия доставляет изящная (и умная, впрочем) беллетристика; для Белинского же Гончаров — не «беллетрист», а «художник»; но именно «художник», т. е. сторонник «чистого искусства», не проникает вглубь; значительно интереснее поэтому писатели-идеологи типа Герцена, которым «важен не предмет, а смысл предмета». Несомненно, Белинский предпочитал «Кто виноват?» «Обыкновенной истории», у автора которой «нет ничего, кроме таланта», а «нынешние писатели имеют еще нечто, кроме таланта, и это-то нечто важнее самого таланта»[181]. Когда Боткин еще не отказался от политического радикализма, он также чрезвычайно высоко оценивал «Кто виноват?», что видно из его письма к Герцену от 18 августа 1846 г.[182] Но в 1847 г. Боткин в основном восторгался «Обыкновенной историей», а о «Кто виноват?» говорил лишь вскользь[183].

Совершенно противоположным оказался подход критиков к повести Григоровича «Антон Горемыка». Белинский прошел мимо идеализации персонажей, мимо длиннот, потрясенный разоблачением в повести пороков крепостного права (письмо к Боткину от 2—6 декабря 1847 г.)[184]. А Боткин остался недоволен повестью за художественные недостатки, как видно из того же письма Белинского.