Письма об Испании

Длительное пребывание за границей, в самом центре тогдашнего капиталистического мира, способствовало не только политическому «полевению» Боткина и его окружения (прежде всего Н. П. Огарева и Н. М. Сатина), но и расшатыванию романтической основы их сознания. Развитие буржуазных отношений, тяга к естественнонаучным знаниям, появление и распространение позитивизма оказывали свое воздействие на вчерашних романтиков. Огарев и Сатин в Берлине и Париже занимаются физиологией, анатомией, астрономией. В письме к Огареву от 5 марта 1844 г. Сатин рекомендует адресату (без оценок, впрочем) сочинения О. Конта[146]. Другой член московского западнического кружка Н. Г. Фролов уже очень положительно отзывается о философии и публичных лекциях О. Конта[147]. С неменьшим увлечением занялся позитивизмом Боткин, как видно из писем Огарева к Герцену от 2 февраля 1845 г.[148]

и Белинского к Боткину от 17 февраля 1847 г. Белинский оспаривает мнение адресата о Конте как основателе новой философии. Признавая заслуги Конта в разрушении «теологических» методов науки, он отмечает механистичность его метода и непонимание диалектической взаимосвязи явлений[149]; интересно, что Белинский зато высоко оценивал применение позитивизма к опытным наукам, в частности — к физиологии, и поэтому ученика Конта, Э. Литтре, ставил значительно выше учителя[150]. Антидиалектическую сущность философии Конта Боткин разглядел раньше, чем Белинский, что явствует из уже цитировавшегося письма Боткина к Огареву от 17 февраля 1845 г., но, очевидно, затем изменил свое критическое отношение к нему на апологетическое. Параллельно и в связи с позитивизмом Боткин увлекается естественными науками, собирается даже заняться всерьез органической химией; размышляет об экономических и промышленных вопросах. В соответствии с требованиями Конта устанавливать опытным путем закономерные связи явлений, а также под влиянием буржуазной политической экономии Боткин заинтересовался законами промышленного развития, обосновывая это таким образом: «Если в мире природы все условливается законами, то задача современной науки отвлекать законы, действующие в мире политическом и промышленном. Дело не в том только, чтобы нападать на то, что есть, а отыскать, почему это есть, словом, отыскать законы, действующие в мире промышленном. И великая заслуга Смита состоит именно в том, что он открыл многие законы, управляющие в промышленности»[151]

. Собственно говоря, Боткин идет здесь уже дальше Конта, к материалистическому пониманию взаимосвязи сознания и бытия: «Понятия, идеи совершенно обусловливаются общественностию, в которой поставлен человек»[152]. Разумеется, это не марксизм, так как «общественность» для Боткина имеет крайне расплывчатый характер, но это — качественный скачок, приближение к материалистической точке зрения, грань, отделяющая позицию Боткина от позитивистской (как, субъективно-идеалистической в конечном счете). Однако социальные условия России 1840-х и даже 1860-х годов и, соответственно, развитие философской мысли не позволили передовым общественным деятелям установить принципиальное различие между позитивизмом и материализмом: эмпиричность позитивизма и его полемическая направленность против идеалистической философии немецких классиков воспринимались ими как свойства наиболее прогрессивного философского метода. Подобной ошибки не избежал даже Чернышевский, который по-настоящему лишь в 70-х годах осознал гносеологический релятивизм и даже нигилизм философии О. Конта, а в 1860 г. еще восторженно отзывался о нем[153]. Не понимал субъективистского характера позитивизма и Боткин, который умудрился поэтому сочетать симпатию к Конту с требованием «отыскать, почему это есть» и с обусловленностью идей «общественностью».

Элементы историзма в воззрениях Боткина сблизили его с Белинским периода «Современника», окончательно отказавшимся в это время от утопических черт мировоззрения: Боткин, например, полностью согласился с отрицательной оценкой Белинским книги утописта Луи Блана «История французской революции» (1847) как субъективистской и антиисторичной[154]

.

Подобно Белинскому, Боткин и в русском славянофильстве усматривал утопические иллюзии: «В славянском вопросе так, как он поставляется здесь, упущена только безделица — принцип политико-экономический и государственный; это есть не более как романтические фантазии о сохранении национальных предрассудков»[155]. Статью Ю. Самарина[156] Боткин охарактеризовал как «мистико-общественный туман»[157]

, в книге Гакстгаузена[158], соприкасавшегося своими идеями со славянофильством, он увидел «романтические инстинкты немецкие»[159]. И опять же, подобно Белинскому, Боткин счел заслугой славянофилов постановку вопроса о национальности (ибо она для него объективная реальность!) и критику космополитизма (ибо он — абстрактная утопия!)[160].