Письма полковнику

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА I

Раны обкололи со всех сторон какой-то гадостью, и боли уже не было, только странноватое ощущение, будто грудная клетка огромная и твердая, как панцирь краба-мутанта. Правую руку Стар не чувствовал и пальцами на обходе пошевелить не смог. Но врачиха сказала, что это временное явление.

А теперь про него вообще все забыли. Это и естественно: всего лишь турист с двухнедельной визой и без страховки; скоро они вообще допрут, что не обязаны держать его за здорово живешь в своей крутой клинике. Кто он такой? — даже не заложник, а так, пробегал мимо…

Часа три как в реанимацию никто не заходил. Правда, может быть, и меньше. Или больше. Часов в поле зрения не наблюдалось. Был белый потолок со сдвоенной длинной лампой, стена с кондиционером, спинка кровати, навороченной, со всякими приспособлениями для ног, которые ему не понадобились. По левую руку, если скосить глаза — внушительный приборище с монитором, обширным пультом, джунглями цветных проводков с датчиками, трубками, выдернутыми врачихой из его рта и носа, — а тумбочка, как назло, справа. И прямо по курсу — окно, закрытое наглухо и припертое с той стороны сплющенной веткой синелиста. Вдали за окном, если всмотреться в разномастную зелень, виднелся даже лоскут моря. А он, Стар, валялся тут, как последний идиот. Он и есть идиот. Непроходимый.

Какого хрена он молчал? Ну, допустим, не молчал, но бездействовал?! Надо было сразу отобрать у Бейсика его штуку и шмякнуть ее об землю. Потому что с психами иначе нельзя, а Бейсик по жизни псих. Сработает или нет? Всё остальное ему пофиг. Вот и сработало. Еще как сработало!!!

«Это не я». Все так говорят — потом. В кабинете директора.

Докторша с китайскими глазами над маской сначала сказала, будто жертв среди заложников нет. Потом поправилась, что минимальные. Врет. Стояла такая пальба… еще до того, как он отрубился и перестал слышать.

Открывачка с Воробьем, те просто болваны. На них не стоило обращать внимания. Но тот журналист, Толик…

Это он сбил Стара с толку. Они должны были поговорить о чем-то важном, о таком, что, возможно, помогло бы разобраться в происходящем, прояснить, как действовать дальше. А может быть, и ничего подобного. Но по-любому он, Стар, должен был узнать, чего ради за ним два дня подряд велась слежка! Задать один-единственный вопрос; из-за этих придурков не вышло даже такой малости. А тем временем уходило время, и она…

Если б он написал так в сочинении, то она обвела бы оба «времени» двумя красными овалами, соединенными перемычкой, словно очки. И снизила бы оценку на балл.

Она. Только она. Какого черта ему стрельнуло думать о ком-то еще, отвлекаться на кого-то постороннего, размениваться на несостоявшиеся разговоры и потакать безумным экспериментам?! Тогда как она, возможно, и не знала ничего. И он — а кто еще?! — обязан был найти ее, рассказать, предупредить, не пустить в ловушку, расставленную по всем правилам и с размахом… А сам топтался на месте — вслепую. Ждал неизвестно чего. Дождался.

И еще Дылда. И Марисабель.

Ни телевизора, ни радио; разумеется, все-таки реанимация. Как бы разузнать, чем там кончилось на самом деле? Врачиха-китаянка не скажет, это у них называется заботой о психике пострадавшего или еще хрен знает как. «Жертвы минимальны». А ведь могли замочить всех. Чтобы поглубже спрятать концы.

Пришла ли она — туда?!.

Заныла правая рука. Стар даже обрадовался, теперь он ее по крайней мере чувствовал. Но пальцы всё равно не шевелились. Хорошо хоть, с левой всё в порядке, а главное — действовали ноги: для верности Стар согнул их в коленях, затем поднял уголком и держал до тех пор, пока не разболелась грудь. Интересно, получится ли встать? В принципе, он же не пристегнут больше к этой штуке… Просто выйти из палаты, встретить кого-нибудь и спросить. Сейчас во всем Срезе, наверное, только и разговоров, что о теракте.

Тихо, без скрипа открылась дверь. Стар догадался об этом скорее по движению прохладного воздуха из коридора. Попробовал повернуть голову; ничего не вышло. Один герой собирался на разведку… н-да. Скосил глаза так, что вполне отчетливо разглядел собственный профиль. И размытую белую фигуру где-то на периферии.

Впрочем, санитарка довольно резво двигалась по палате, возя по полу длинную красную щетку. Добралась до окна, развернулась и по-свойски подмигнула Стару:

— Открыть?

Он кивнул. То есть опустил ресницы.

— Не положено, — весело отозвалась она. — Реанимация! Ну да ладно. Чуть-чуть.

Привстав на цыпочки, девушка расщелкнула шпингалет, распахнула створки, с хохотом отшатнулась от ветки синелиста, мазнувшей ее по лицу. В палату ударил воздух: свежестью, коктейлем запахов, жизнью. Которая продолжалась там, за окном — пока он валялся на спине, беспомощный, как перевернутый жук. Стар чуть было не застонал сквозь зубы. Но санитарка всё похихикивала, и он сдержался.

Девушка закончила уборку и двигалась к выходу, когда до него наконец дошло, что о последствиях теракта можно спросить и у нее. Как именно ее окликнуть. Стар не знал; издал сдавленный звук, похожий из икоту.