Письма царской семьи из заточения

Бывший губернаторский дом, теперь так называемый дом «Свободы».

21-го приобщились святых тайн, как каждый год обыкновенно это было[190],[191].

Татьяна.

От государя императора Николая Александровича

великой княгине Ксении Александровне[192]

(Надпись на конверте: «Заказное. Великой княгине Ксении Александровне. Ай-Тодор. Таврич. губ.». Этикетка заказ, письма: 3. № 990. Тобольск. Почтовая печать: Тобольск, 9.11.17)

Тобольск, 5 ноября 1917 г.

Милая, дорогая моя Ксения!

От всей души благодарю тебя за доброе письмо от 15 окт., доставившее мне огромную радость.

Все, что ты пишешь о здоровье Мама, теперь успокоило меня. Дай Бог, чтобы силы ее вполне восстановились и чтобы она берегла здоровье свое.

Мы только что вернулись от обедни, которая для нас начинается в 8 час. при полной темноте.

Для того, чтобы попасть в нашу церковь, нам нужно пройти городской сад и пересечь улицу – всего шагов 500 от дома. Стрелки стоят редкою цепью справа и слева, и, когда мы возвращаемся домой, они постепенно сходят с мест и идут сзади, а другие вдали сбоку, и все это напоминает нам конец загона, так что мы каждый раз со смехом входим в нашу калитку.

Я очень рад, что у вас сократили охрану – «дюже надоело» и вам, и им, понятно.

Бедные, сбитые с толку люди. Постараюсь написать Мише (великому князю Михаилу Александровичу), никаких известий о нем не имел, кроме как от тебя.

Зима никак не может наступить настоящая; два дня идет снег при небольшом морозе, потом все тает и снова то же повторяется. Но воздух отличный, чистый, дышится очень хорошо.

Тут мы живем как в море на корабле, и дни похожи один на другой, поэтому я тебе опишу нашу жизнь в Царском Селе.

Когда я приехал из Могилева, то, как ты знаешь, застал всех детей очень больными, в особенности Марию и Анастасию.

Проводил, разумеется, весь день с ними, одетый в белый халат. Доктора приходили к ним утром и вечером, первое время в сопровождении караульного офицера. Некоторые из них входили в спальню и присутствовали при осмотре докторами. Потом это сопровождение врачей офицерами было прекращено.

Я выходил на прогулку с Валей Д(олгоруковым) и с одним из офицеров или самим караульным начальником. Так как парк перестали чистить с конца февраля, гулять было негде из-за массы снега – для меня явилась прекрасная работа – очищать дороги.

Цепь часовых стояла – одна вокруг дома, а другая вокруг пруда и решетки маленького сада против окон комнат Мама.

Гулять можно было только внутри и вдоль второй цепи.

Когда стал лед и сделалось тепло, бывший комендант полковник Коровиченко объявил, что он отодвинет цепь подальше.

Прошло три недели, и никакой перемены. В один прекрасный день со мною последовали четыре стрелка с винтовками; этим я воспользовался и, ничего не говоря, пошел дальше, в парк. С тех пор начались ежедневные большие прогулки в парке, а днем рубка и распилка сухих деревьев. Выходили мы все из дверей круглой залы, ключ от нее хранился у караульного начальника (полковник Кобылинский).

Балконом ни разу не пользовались, так как дверь к нему была заперта.

Выход наш в сад вместе со всеми нашими людьми, для работы или на огороде, или в лесу, должно быть, напоминал оставление зверями Ноева ковчега, потому что около будки часового у схода с круглого балкона собиралась толпа стрелков, насмешливо наблюдавшая за этим шествием. Возвращение домой тоже происходило совместное, т. к. дверь сейчас же запиралась. Сначала я здоровался по привычке, но затем перестал, потому что они плохо или вовсе не отвечали.

Летом было разрешено оставаться на воздухе до 8 час. вечера; я катался с дочерьми на велосипеде и поливал огород, т. к. было очень сухо. По вечерам мы сидели у окон и смотрели, как стрелки возлежали на лужайке, курили, читали, возились и попевали.

Стрелки, приехавшие с нами сюда, совсем другие – эти почти все побывавшие на фронте, очень многие ранены и с Георгиевскими крестами и медалями – большей частью настоящие солдаты. Мы со многими перезнакомились.

Забыл упомянуть, что в марте и апреле по праздникам на улицах проходили процессии (демонстрации) с музыкой, игравшей «Марсельезу» и всегда один и тот же «Похоронный марш» Шопена.

Шествия эти неизменно кончались в нашем парке у могилы «Жертв революции», которую вырыли на аллее против круглого балкона. Из-за этих церемоний нас выпускали гулять позже обыкновенного, пока они не покидали парк.

Этот несносный «Похоронный марш» преследовал нас потом долго, и невольно все мы посвистывали и попевали его до полного одурения.

Солдаты говорили нам, что и им надоели сильно эти демонстрации, кончавшиеся обыкновенно скверной погодой и снегом.

Разумеется, за этот долгий срок с нами было множество мелких забавных и иногда неприятных происшествий, но всего не описать, а когда-нибудь, даст Бог, расскажем вам на словах.