Письма Высоцкого и другие репортажи

Я обращаюсь с письмом именно в “Московский литератор” — нашу цеховую газету, так как неудобно, чтобы широкий читатель узнал о нравах, насаждаемых иными профессиональными перьями в желтой прессе. Стыдно за литературу. Стыдно даже за Рассадина. Все-таки он член Союза писателей. Станислав Куняев».

Вот такое письмо. Ну просто «Хроника объявленной... пощечины». А каков пафос! Беспокойство за читателей! И якобы только из-за этого беспокбйства он не предлагает своего послания в центральную прессу, будто не понимая, что нигде, кроме «нашей цеховой газеты», подобное просто не может появиться.

Куняеву стыдно за литературу. А за себя не стыдно? Не стыдно за тон, каким шпана разговаривает в подворотнях?

«...Традиционный для нашей истории способ защиты чести»,— витийствует он в письме. Да невозможно даже представить, чтобы, скажем, крайний западник Чичерин и апостол славянофилов Хомяков способны были скатиться на такой уровень спора! Даже единомышленники из «цеховой газеты», видимо, почувствовали некое неудобство от «достаточно все-таки неожиданного содержания письма». Да пусть хоть сто раз неправ Рассадин — доказывай в сотый раз эту неправоту, и «Литературная Россия» с удовольствием будет печатать эти новые образцы «искусства полемики», вернее антиполемики.

Смешно было бы ожидать извинений Рассадина. Так что вскоре мы будем свидетелями того, как провозглашенный некогда Куняевым жлобский принцип — «добро должно быть с кулаками» — реализует себя в нашей озверелой действительности.

«Поверх барьеров» 07.12.89

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Мне улыбается, как друг, попавшийся на казнокрадстве, словно его порочный круг и я

сроднились в тайном братстве, как в родословной от сохи, как в вожделенье доли сытной... Ему за прежние грехи, передо мной ничуть не стыдно.

Он из поруки круговой, как бы ушедшей в день вчерашний, но вновь готовой стать стеной, готовой даже к рукопашной, как некий дутый романист, привыкший к славе и наградам, который, как авантюрист, пугает новым Сталинградом и тюрьмами словесной лжи, и пропастью междоусобиц, прикрывшись с ловкостью ханжи понятиями «стыд» и «совесть».

Он снова в правящих кругах, в которых был в года застоя, и та же власть в его руках, словно поместье родовое.

И вся его сегодня роль таит боязнь гражданской казни: вдруг все увидят, что король не просто гол, но безобразен.

И в верноподданстве своем он изощряется публично,

не церемонясь, что прием такой

почти что неприлично сегодня выглядит. Хотя и выпады ему подобных — лишь отраженье бытия в его незыблемых законах, где все — единство и борьба отжившего и обновленья, и обделенная судьба потерянного поколенья, и крах словесной шелухи в холуйском одобренье скопищ... Из этой адовой ухи аквариума не устроишь.

И, как в застойной тишине тоталитарного удушья, вновь, кажется, ползут ко мне отчаянье и равнодушье.

1988

Репортаж шестой

ОТ «ОТТЕПЕЛИ» ДО ПЕРЕСТРОЙКИ

(Беседа с поэтом Андреем Вознесенским)

Эта моя беседа с поэтом Андреем Вознесенским неожиданно получилась довольно-таки объемной. Готовил я ее для «Экслибриса», предполагая, что из пятидесяти минут этой передачи примерно половину времени займет чтение стихов. Так что на наш разговор я отводил приблизительно полчаса. Однако ответы Вознесенского были так интересны, что мне не хотелось прерывать его. Я решил, что все сокращения Сергей Юрьенен сделает сам уже при монтаже передачи. Но сокращений почти не было, а наша беседа уместилась в целых три программы⁴¹.

— Андрей Андреевич, конечно, надо бы начать с главного для вас события года — с выхода новой книги «Аксиома самоиска». Правда, я опасаюсь, что в этом случае наш разговор примет некий ретроспективный характер. Хотя взглядов в прошлое все равно не избежать. Но пусть представление этой книги состоится, когда мы с вами наберем темп. А пока, для начала, вот о чем.