Письма Высоцкого и другие репортажи

творчества» высказал такую мысль, что творческий акт всегда есть освобождение духа человеческого из плена у необходимости. Так вот, мне думается, что Пастернак стал альтернативой не только тирании, но и творческому пути многих художников двадцатого века. И особенно это важно сейчас, когда мы все в плену у необходимости. Ив то же время, если представить, что сейчас был бы жив Борис Леонидович, разве смог бы он написать «какое, милые, у нас тысячелетье на дворе»?.. И вот тут я хочу задать вам вопрос, который, по-видимому, мучает многих: что же такое творчество сегодня, если оно не может не быть в плену у необходимости?

— Очень хорошо, что вы оттолкнулись от Бердяева, потому что мне кажется, что ближе всего нам сегодня именно Бердяев. Он и политичен, и социологичен, и в то же время глубок, и пробует найти мост от суетности к духовности. Я вам отвечу строчкой Бердяева, он пишет: «Моя тема была: можно ли перейти от творчества совершенных произведений к творчеству совершенной жизни». Вот я думаю, что сейчас как раз поэзия пробует найти кристалл гармонии в мире распада, пробует найти ту духовность, которая нашим обществом утеряна. Ведь уничтожен не только физический слой интеллигенции, но и возможность рождения этой интеллигенции. Вы посмотрите, что творится на политических митингах у нас: это идет сорвавшаяся с цепи, обнаглевшая безграмотность. Культура в высоком смысле, культура в повседневном смысле ушла из нашей жизни. Когда мы говорим о Байкале (я сам об этом писал), мы спасаем природу. Но мы должны сейчас спасать духовный мир человека. Вот спалили ВТО. Это*рана не менее серьезная, чем рана Байкала. Ковда, например, генерал-полковник на Верховном Совете требует со скалозубовской уверенностью, чтобы Президент прежде, чем стать Президентом, прошел трехмесячные курсы офицерской переподготовки, а если он не офицер, то — подготовку солдата, чтобы там он со скаткой ползал по глине, это прежде всего смешно. Но этот военачальник не виноват, его пожалеть надо, потому что не хватает того культурного пласта, который уничтожен в течение десятилетий. И сейчас задача — вернуть, по Вернадскому, вот этот слой культуры. Это и конкретная задача, и высокая задача. И я думаю, что, кроме поэзии и религии, никто не может это выполнить. И вот здесь где-то мы опять смыкаемся с тем, что называется духовной субстанцией нашей жизни. Раньше это называлось идеализмом. Но вот этот витамин сейчас должна дать поэзия в чистом виде.

— А теперь, Андрей Андреевич, самое время попросить вас представить вашу новую книгу.

— Ну, название ее крестообразное — «Аксиома самоиска». Вы знаете, у нас к перевертышам, к словам, которые читаются одинаково слева направо и справа налево, отношение, как к курьезу какому-то., Как будто на компьютере можно подсчитать количество букв и все математически рассчитать. Я помню, как я шел по дороге и вдруг мне как будто кто-то стал диктовать какие-то звуки, и вот возник некий магический крест в сознании, а потом визуально это превратилось в словосочетание «Аксиома самоиска». И справа, и слева читается одинаково, сверху вниз и снизу вверх читается одинаково. Это магический крест, может быть, типа кабалистических знаков. Я, например, по опыту своей жизни не знаю другого смысла бытия. Что такое жизнь? Это — аксиома самоиска. Этой поиск себя, и в то же время иск к себе. Сейчас мне кажется, что это самое главное, что мною было найдено в осмыслении жизни. И вся книга построена в виде креста. Прозаические куски — о Хайдеггере, о пестицидах (увы, приходится и этим заниматься, потому что уничтожение духовности — это уничтожение и тела человеческого, ведь тело — это не просто материя, это — форма души) набраны в виде креста. Удивительные энтузиасты, влюбленные в книгу', занимались этим набором в типографии, удивительные издатели, просто новые Сытины у нас нарождаются сейчас.