Письмо королевы

От ложа было мне отказано. А когда ни свет ни заря примчался нарочный с известием, что Виллуан покинул Санкт-Петербург и что мне надлежит немедля бежать к условленному месту, где меня будет ждать лошадь с кибиткою, тут жена моя даже слова прощального сказать не сподобилась. И ни мгновения не мог я лишнего промедлить на то, чтобы в последний раз спросить, что все-таки случилось-то?! А впрочем, если она за предшествующие дни сего мне не сказала, неужто сейчас ответила бы? Вот каков состоялся наш прощальный разговор:

– Уезжаю я, Агафьюшка.

– Да чтоб ты провалился, постылый!

И ушел я, повесив голову и думая: жаль, что я не таков, как все прочие мужики. Кулаками бы измесить бабу-дуру, а я никогда в жизни и руку на нее не поднял, и голоса не возвысил. Вот и получил… И самое дурное то, что проклятье сие начало надо мной сбываться немедленно.

Под Нарвою пала моя лошадь. Пришлось кибитку продать и ехать на перекладных, потому что деньгами я был снабжен недостаточно. Дождь лил беспрерывно, замедляя путь, и оставалась только надежда, что и Виллуан движется так же медленно. Он тоже отправился на перекладных, и поэтому я лелеял мечты, что рано или поздно на одной из станций мы сойдемся. У меня имелось пред ним преимущество: я знал его в лицо, а он меня – нет.

От Нарвы до Риги комиссары на всех станциях – немцы, оттого и почта называется здесь немецкою. Ямами называть почтовые дома язык не поворачивается, здесь порядок и забота о проезжающих. Любезные комиссары с радостью отвечали на мои вопросы, и мне быстро удавалось вызнать, что такой-то господин, ликом схожий с вороном (эта примета оказалась весьма точна), проезжал здесь совершенно вот только что и направился в таком-то направлении. Ехать Виллуан, очевидно, решил через Ригу, Митаву, Кенигсберг, польские земли – дорогой хоть и более дальней, но куда более безопасной, чем путь через Малороссию. Я дышал ему в затылок – и никак не мог нагнать.

На одной станции за Дерптом сказали, он проехал часом раньше. Я не стал отдыхать ни часу и велел кучеру погонять. По пути встретили мы кибитку, возвращающуюся на станцию.

– Вот те на! – сказал мой кучер. – Михайла возвращается! А ведь это он увез того господина, о котором вы спрашивали!

Я не знал, то ли высунуться из кибитки, то ли спрятаться получше. Конечно, был расчет на то, что Виллуан не знает меня, а все же лезть ему на глаза не больно хотелось. Я только хотел сказать своему кучеру, чтобы ехал не останавливаясь, ни о чем Михайлу не спрашивая, как тот заорал:

– Бывай здоров! Чего ворочаешься? Забыл чего?

Михайла являл собой вид весьма унылый. Понуро повернулся и печально возвестил:

– Да седок мой меня покинул. Велел возвращаться. И на чай ни полушки к прогонным не прибавил.

– Неужто решил дальше пешком идти? – высказал кучер вопрос, который так и вспыхнул в моей голове.

– Пешком, как же! – обиженно буркнул Михайла. – Кибитка его ждала вон там, за поворотом.

– Кибитка?! – Тут я не выдержал и, откинув полог, высунулся. – Что за кибитка?!

– Да самая обыкновенная, только маленькая и черная. Конь черный и кучер такой же.

– Да ведь и господин тоже черен, что ворон, – хмыкнул мой кучер.

– Или что черт… – пробормотал я, чувствуя, как губы мои холодеют, и понимая, что, кажется, упустил того, за кем гнался с самого Петербурга…

Наши дни

Алёна полила цветы, распаковала вещи (уборку квартиры оставила на завтра, поздно гудеть пылесосом, соседей будить жалко) и перед тем, как выставить чемодан на застекленный балкон, выполнявший также роль кладовочки, достала из бокового кармана «Голос Москвы». Конечно, голова болела, однако в смысле душевного равновесия алкогольная смесь подействовала благотворно: читать антидетективные инсинуации вообще не было никакого желания.

«Хорошо, что мне эту газетку просто подарили, не пришлось снова на нее деньги тратить», – подумала Алёна, мельком глянув на первую страницу и с мстительной ухмылкой запихивая скомканный «Голос Москвы» в пакет с мусором.

Она пошла в ванную и встала под душ, и вдруг ей показалось, что в газете было что-то не так. То ли тактильное, то ли зрительное ощущение некоего несоответствия возникло – и не давало покоя.