Плач по красной суке

В результате этой проработки Брошкина на другой день вышла на работу, но еще долго не могла успокоиться, проклинала и поносила Евгешу последними словами, явно и грубо клеветала на нее, сочиняла всякие зловещие истории. Например, мы с удивлением узнали, что Евгеша морит сына голодом, бьет и травит его, что дома у них настоящий бардак: грязь, вонь, клопы и тараканы (это у нашей-то чистюли!), а муж втихаря хлещет водку, развратничает и пишет на всех доносы. Ни капли не считаясь с очевидной реальностью и даже не особо заботясь о правдоподобии своих выдумок, Брошкина целыми днями пичкала нас этой бредовой информацией, а стоило кому-нибудь усомниться, как он автоматически превращался в «злобного прихвостня». Постепенно все мы разделились на два враждующих лагеря: с одним Брошкина таинственно шушукалась, на другой злобно шипела, наделяя всевозможными пороками. Ей и в голову не приходило, что ведет она себя мало сказать неприлично — непорядочно. Она не ведала иных норм поведения, ей их никто не сообщил, поэтому можно считать, что она вела себя естественно. Раздираемая низкими страстями, алкоголем и безумием, она и сама свято верила во все свои выдумки. Ни малейшего урока из своих бестолковых романов и зловонных скандалов Брошкина не извлекала. Всякий раз я была уверена, что на сей раз Брошкина уж точно костей не соберет и не миновать ей психушки. Но, к моему удивлению, каждый раз все каким-то чудом обходилось, утрясалось, и наша фурия как ни в чем не бывало возвращалась к мирным трудовым будням.

Только потом я поняла, что ничего особо безумного в этом явлении не было. Именно таков почерк жизни всей нашей страны. Именно так все мы тут живем, мечемся по жизни, как собаки, потерявшие след, и давно не отвечаем за свои поступки. Давно разрушены все человеческие критерии и намертво перепутаны все причинно-следственные связи…

Прошло года полтора, и внезапно Евгению словно подменили. Для начала она сцепилась с Ирмой, а затем замкнулась в тревожном ожесточении. Стала мрачной, раздражительной и злой. Сразу было видно, что дома у нее не все обстоит благополучно. Высказывались догадки и предположения, но толком никто ничего не знал. Начальница свято берегла свою тайну, на все вопросы отвечала сухо и холодно.

Эта партийная курица пуще всего боялась выносить сор из избы, и только злая необходимость заставила ее в конце концов это сделать и поделиться со мной своими домашними бедами. Этой женщине просто не к кому было обратиться за советом. За свою долгую жизнь у нее не было времени обзавестись друзьями. Перед лицом опасности она оказалась совершенно одинокой и беспомощной. Горько было видеть, с каким трудом давалось ей признание, как мучительно стыдно было обращаться ко мне, как она заранее ненавидела меня за свое унижение.

Почему она обратилась именно ко мне? Я и сама поняла это не сразу. Однажды она задержалась после рабочего дня (я гнала халтуру) и долго маялась у меня за спиной. Я еще ничего не подозревала. И потом, слушая ее сбивчивый рассказ, все еще пребывала в недоумении, при чем тут я и что ей от меня надо.

Мальчик окончил первый курс отлично, но в начале второго года обучения стал заметно дурить.

— Нет, не подумайте чего плохого, просто он стал малость заговариваться… задавать плохие вопросы…

Я посмотрела на нее с недоумением. Она побледнела под моим взглядом, и я, видя ее мучения, поспешила отвести его.

— Мальчик разлюбил университет, стал много спать, плохо есть, капризничать. В учебники даже не заглядывает, а все больше спит или просто лежит носом к стене… — Тут бедная женщина стала всхлипывать.

Я, грешным делом, подумала, не подхватил ли ее мальчик какую-нибудь венерическую болезнь. Но дело обстояло куда серьезнее.

В среде, где я вращалась благодаря моему мужу, было много психов. На службе я часто рассказывала про их многочисленные чудачества и даже упоминала про серьезного молодого психиатра, который при случае может дать полезный совет или просто устроить в клинику.

Начальница хотела показать этому психиатру своего мальчика.

— Нет, ради бога, не подумайте чего дурного. Может быть, он просто влюбился… Была у него одна вертихвостка, я ее выгнала. Может быть, просто поэтому…

«Просто?! — отметила я про себя. — Просто выгнала?»

Я стала расспрашивать ее подробнее, но ничего определенного она мне сказать не хотела. По ее словам, мальчик просто дурил, хандрил и ленился. Правда, у него начисто пропал аппетит и он никого не хочет видеть, но… Она испуганно глянула на меня и замолкла.

— Обыкновенная юношеская депрессия, все через это проходят, — сказала я. — Может быть, надо потерпеть, и само собой все образуется.

— Как? Что вы сказали? Какая еще депрессия? — Бедная женщина впервые в жизни слышала, что такое бывает.

— У них свои трудности, — перебила я. — Им тоже порой несладко приходится.

— Нет! — Евгения начисто отказывалась меня понимать. — Нет у них никаких трудностей! С жиру бесятся!