Плач по красной суке

Для каждой очередной дружбы или любви, как я поняла позднее, Брошкина заметно подтягивалась, начинала следить за собой, мылась, чистилась и даже в своей берлоге пыталась навести какой-то порядок. Некоторое время она пила весьма осторожно, не болтала лишнего, не сплетничала и даже дворовых кошек и собак временно изгоняла из своей жизни. На такой краткий период она могла выглядеть вполне прилично. Но хаос ее жизни был так силен, что неизбежно брал свое. В один прекрасный день этот вполне приемлемый ее образ начинал распадаться на составные элементы, трещать по швам: парик съезжал набок, из декольте выглядывал чулок, каблуки ломались, сумка терялась, от нее начинало вонять кошками. Однажды она неизбежно напивалась, обращалась в кучу хлама и попадала в очередную историю. Ее били, обворовывали. У нее случались пожары-потопы, и все дворовые кошки снова поселялись у нее в комнате. Находиться с ней рядом в такие периоды было просто опасно, потому что это был уже не человек, а сплошная катастрофа или стихийное бедствие.

После очередного кризиса Брошкина с особым рвением набрасывалась на общественно полезную деятельность, то есть с ходу встревала в какую-нибудь склоку и гнала волну, то есть раздувала скандал до катастрофических размеров. В отличие от революционной склочности Клавки-Танк, склочная деятельность Брошкиной носила чисто бытовой характер. Она в основном специализировалась по бракоразводным процессам, дележу имущества и алиментам. Все это громогласно обсуждалось на службе всем коллективом. Совершенно забыв и забросив собственного ребенка, она волновалась о чужих телевизорах, пылесосах, кофемолках, холодильниках.

Мальчик Брошкиной рос где-то на стороне, у нерадивой полоумной бабки, с которой Брошкина иногда громогласно ругалась по нашему служебному телефону. Почему-то любую самую невинную бытовую проблему — будь то питание ребенка, стирка, прогулка — они с бабкой обсуждали только на крике. Они не просто кричали, они вопили друг на друга, как смертельные враги. А мы, вынужденные прослушивать все эти телефонные баталии насчет еды, штопки чулок или очередной двойки в дневнике ребенка, — мы просто чумели от этих истошных криков. Дело порой доходило почти до драки, когда силой приходилось оттаскивать Брошкину от телефона и делать ей всякие внушения насчет грубого отношения к старшим и так далее… Брошкина удивленно хлопала глазами: оказывается, они с бабкой вовсе не ссорились, а просто разговаривали — такая форма общения была принята в их семье.

Но скоро Брошкиной надоедала ее общественно полезная деятельность, она тускнела, начинала маяться, скучать, зевать и раздражаться.

— О господи, — ворчала она, — до чего же вы здесь все скучные и противные. Слова человеческого за день не услышишь!

Это означало, что Брошкина уже устала отдыхать от любви. Пламенный мотор ее любвеобильного сердца не выносил простоев и перебоев, он снова рвался в бой, летать, парить и разбиваться. Тут мы все испуганно поджимали лапки, тушевались и замыкались в себе. Не дай бог было в такие минуты обратить на себя внимание Брошкиной. Если в поле ее зрения не обнаруживалось какого-либо козла отпущения, она могла наброситься с пламенными страстями на любого из своих сослуживцев.

На этот раз предметом страсти Брошкиной явилась красавица химичка из учебной лаборатории, которая находилась в другом конце здания и не имела никакого отношения к нашей типографии.

О красавице было известно, что она генеральская жена и на работу ее привозят на черной «Волге», а больше, пожалуй, мы не знали ничего. Нам случалось изредка любоваться этой холеной величественной генеральшей в нашей общественной столовой, но и то крайне редко, потому что, по утверждению Брошкиной, генеральша брезговала нашей столовкой и на службе пила только кофе из собственного термоса.

Это была красавица а-ля рюсс в генеральском вкусе — нечто среднее между Царевной-Лебедью и буфетчицей из валютного ресторана. Томная и ленивая, она, казалось, спала на ходу и видела сладкие сны. Конечно, она даже не подозревала, что является предметом страсти Брошкиной, как вообще не подозревала о ее существовании. Она была полным антиподом Брошкиной и, наверное, именно поэтому растревожила воображение последней.

Фантазия у Брошкиной была могучая. Какую только околесицу она не сочиняла о бедной красавице, но самое странное, что сама тут же верила всем своим выдумкам, волновалась и переживала. Таким образом, это вранье обрастало все новыми фантастическими деталями, разрасталось до размеров эпоса, который стоило послушать. Кем уже только не побывала генеральша в этом свободном творчестве: авантюристкой, шпионкой, шантажисткой, лесбиянкой и даже внебрачной дочерью своего генерала, который потом случайно на ней женился.

Сидим себе тихо. Работаем. Слушаем радио. Передача о Паганини. Все одно вранье. А голоса дикторов! В школе для дефективных детей уместны такие голоса, а больше нигде.