Плачут глухари

В лесу тоненько позванивало, но невозможно было определить, откуда шел этот звон. Силуэты деревьев загустели, большая береза на той стороне ручья расчертила небо тонкими иероглифами.

4

Антонов проснулся от смутных звуков. Он высунул голову из мешка — было темно — и долго не мог понять, откуда идет этот завораживающий шум. Но вот в темноте сосны блеснула, качнувшись, звездочка, и он догадался: это шумит лес от верхового ветра. Анатолий Ульянович и егерь поднялись и, шепотом разговаривая, курили, пряча в рукава сигареты. Антонов едва различил их, сидящих под деревом.

Присоединившись к ним, он тоже налил себе вчерашнего чаю с брусникой. «Если я тут что-нибудь увижу, — подумал он, — это будет чудо. Мне страшно, мама».

— Скачите только под шиканье, — шепотом инструктировал его Леонид Иванович. — Прыжок — и замрите. Песня его — чиш-шик-туррлл-ля… Не забыли? Под нее и прыгайте. А там уж сами глядите.

Напившись чаю, они поднялись и пошли — Леонид Иванович впереди, Антонов со своим «зауэром», спотыкаясь, — сзади. Молча перебрели ручей, стараясь не шуметь водой, начали подниматься на пригорок. Шагов Леонида Ивановича он не слышал, только видел его двигающийся силуэт в телогрейке, в танковом шлеме. Казалось, егерь не шел, а беззвучно плыл над землей. Антонов со страхом подумал: уйди от него Леонид Иванович, он не сделал бы и шага, потерявшись в темноте. «Разведчик из меня вышел бы из рук вон плохой», — усмехнулся Антонов, держась как можно плотнее к Леониду Ивановичу.

Егерь остановился и начал прислушиваться. У Антонова замерло в груди: сейчас откуда-нибудь справа или слева раздастся и понесется по лесу… Почему-то он думал, что это будет не «цок-цок-цок», а «дон-дон-дон» — что-то похожее на перезвон колоколов. Вверху шуршало, шумело, где-то зловеще, с паузами скрипела сухая ветка.

Егерь шагал беззвучной своей походкой, поворачивая голову то вправо, то влево, вдруг останавливался и слушал. В верхушках сосен мерцали звезды, а впереди, в той стороне, куда они продвигались, уже серело, будто за лесом включили запыленную люминесцентную лампу. «Увидь меня сейчас кто-нибудь из наших, то-то было бы смеху, — думал Антонов. — Дрожащий куренок с ружьем, барахтающийся в темноте. Вылети глухарь, я со страху брошу ружье и убегу».

Антонов шел за Леонидом Ивановичем, выглядывая из-за его спины, и в кромешной темени ничего не видел. Шагал старательно, ступая след в след. Вдруг, ткнувшись в спину егеря, Антонов остановился. Леонид Иванович уже не вертел головой, а смотрел в одну точку, чутко прислушиваясь.

— Слышите? — шепотом спросил он.

Кроме резинового скрипения своих сапог, Антонов ничего не слышал. Он усиленно таращил глаза, затаив дыхание, напрягал слух. У него даже в ушах зазвенело. И вдруг — цок! цок! — дважды стеклянно стукнуло ложечкой о блюдце, и еще — цок! цок! Потом ложечкой завертели чаще, забулькало, зазвенело, бульканье перешло в тихое скребление, как будто быстро-быстро начали скрести вилкой о дно сковородки. И опять — ложечкой о блюдце: цок! цок! цок! — а если точнее, карандашом по донцу деревянной ложки, как это изображал Анатолий Ульянович…

— Слышу, — не очень уверенно ответил Антонов.

«А где же стон, а где же звон?! — чуть не крикнул Антонов. — Этого не может быть! Это не глухарь. Какая-то птичка-невеличка, не больше воробья».

— Уловили песню? — прошептал Леонид Иванович. — Теперь скачите. Вот так.

Дождавшись скребления вилкой, он дважды широко шагнул, как будто мерил расстояние от сосны до сосны, и замер. Антонов повторил его маневр и тоже замер.

— Ну, с богом, — строго сказал Леонид Иванович.

Стоя на ватных от волнения ногах, Антонов умоляюще посмотрел на егеря. «Леонид Иванович, благодетель, — хотелось ему взмолиться. — Подумайте, куда вы меня посылаете?»

Но мужская гордость превозмогла, и он лишь попросил:

— Леонид Иванович, не теряйте меня, пожалуйста, из виду. А то я куда-нибудь ушагаю в темноте, вы меня неделю потом не сыщете.

Дождавшись песни, он неуверенно шагнул и замер, и ему показалось, что он шагнул в омут. «Может быть, я его уже спугнул?» — с надеждой подумал Антонов.

Он не спугнул глухаря. Под следующую песню сделал уже два прыжка и явственно услышал конец песни — высокую трель с тихим обрывающимся свистом, и после короткой паузы опять — цок! цок! цок! И когда цоканье переходило в бульканье, невидимая сила толкала его в спину. Антонов прыгал и останавливался, сдерживая инерцию тела, успевая расслышать конец песни. Она делалась слышнее, выразительнее, явственно доносился нежный и чистый свист в конце песни, но невозможно было понять, далеко ли еще до глухаря или совсем близко.

Он нащупал ногами дорогу и понял — это провидение: по дороге скакать удобнее. На каком-то прыжке обернулся, но Леонида Ивановича не было сзади: его поглотила темнота. «Не беспокойся, дружок, я тебя все равно не увижу, — мысленно обратился он к глухарю. — Я тебя немножко послушаю, не возражаешь? Ты великолепный артист», — зачем-то, видимо, со страха, льстил Антонов.