Плачут глухари

— Вы, наверное, опять шутите, — вздохнула Варя. — Я люблю, когда шутят. Даже если смеются надо мной.

Она бросила на Антонова косой взгляд и побежала к машине. «Чем я обидел ее, один бог ведает», — недоумевал Антонов, следя, как Варины стройные ножки бьются в узкой юбочке.

Лес редел. Все чаще дорога выбегала на полянки с бурыми кустиками прошлогодней полыни, вдруг открылась кулижка зеленеющей уже озими, по которой ходили клювастые вороны. От березок шло сине-зеленое сияние — кажется, они тронулись за эти два теплых дня, и под ними уже копилась зыбкая тень. Проехали заброшенный дом без окон, с обомшелой крышей, сорокой, сидящей на трубе, — вероятно, Красноярский кордон, про который говорил пастух. У речки, мутной, по-весеннему шумливой, Костя тормознул. Вода прыгала по камням, сверкала, окатывая большие булыжины. Антонов и Анатолий Ульянович перебрели речку и крикнули Косте:

— Давай с разгончика! Перескочишь.

Костя хлопнул дверцей «газика», но Варя уже на ходу выскочила из машины.

— Ты куда?

— Я перейду сама. Поезжай! — крикнула она.

— Что вы делаете, глупая девчонка?! — закричал Анатолий Ульянович. — Простудитесь. Что за фокусы?

Но уговоры не помогли. Разозлившись, Костя махнул рукой, дал газ и, поднимая каскады брызг, лихо перелетел речку.

Разувшись, но не снимая чулок, Варя ступила в воду, ойкнула, когда дошло до колен, но шагнула дальше, придерживая юбку. Переправа прошла благополучно. Она отжала чулки, проведя ладонями по ногам, и как ни в чем не бывало направилась к машине.

— Ты думаешь, я струсила ехать на твоем драндулете? — обратилась она к Косте.

— Конечно, струсила.

— Нисколько. Я закаляю волю. Знаете что: давайте обедать. Я хочу есть.

Анатолий Ульянович покачал головой: ну, сорвиголова девчонка — и засуетился, расстилая газеты.

Он налил ей «старки», она, не морщась, выпила и, пожевав апельсин, попросила у Антонова сигарету.

— Вы курите, Варя?

— Иногда. Балуемся с девчонками. Пообедаем — и давай смолить. Накуримся до обалдения и хохочем. Скажите, а Софи Лорен курит?

— Она курит махорку, — вмешался опять Костя.

Но Варя, холодно оглянувшись, пропустила мимо ушей его реплику.

— Если бы я была талантливая, я бы сделала что-нибудь потрясающее. Талантливым людям хорошо. Они что хотят, то и делают. У них совсем другая жизнь. Я люблю мечтать, как если бы я тоже была талантливая. Я бы со всеми познакомилась: «Здравствуйте, я Варвара Овчинникова». Я, конечно, тоже ничего живу, весело, много читаю, работаю над собой, но все же личная моя жизнь однообразная. Целый день крутишься за прилавком, подайте то, подайте другое. Подойдет какое-нибудь мурло, куражится, шарахнула бы флаконом. Только в мечтах и живешь настоящей жизнью. Почему в мечтах всегда жизнь интереснее, чем в действительности?

— Это не всегда так, — серьезно ответил Антонов.

— Для вас — да. Вы ученый. У вас реальная жизнь — потрясающая, Вы делаете открытия, вы все знаете. Просто ужасно, что я родилась обыкновенным человеком. Почему одни рождаются ничтожными, серыми, а другие — выдающимся?

— Вы, Варенька, несерая, а оранжевая, — улыбнулся Антонов.

— Это стоит три рубля, — тряхнула она головой. Приукрашивание жалкой действительности. Могу достать вашей жене. Ваша жена блондинка или брюнетка?

— Жена Василия Андреевича — Анна Каренина, — опять сострил Костя.

— А вы, Варенька, сами-то что хотите от жизни? — спросил Анатолий Ульянович.

Варина тирада его, кажется, расстроила, он жалостливо хмурился, даже не выпил порцию «старки».

— Ничего я не знаю, — вздохнула она. — Я сама себе не нравлюсь, потому что ничего не понимаю. Иногда проснусь, как говорится, у своего корыта и даже реву от злости на себя. Смешно, правда? Впрочем, я кажется, наговорила лишнего. Я как выпью немного, становлюсь неприлично болтливой и ужасно глупой. Вы не обращайте на меня внимания.

— Вы, Варя, из нас самая счастливая, — сказал Антонов. — Я вам завидую. Вы даже не знаете, что вас ждет завтра.

— А вы знаете?

— Знаю. Завтра меня ждет работа, и вовсе не потрясающая, как вам кажется. Самое потрясающее — вон те облака, что плывут по небу. Так сказал мой учитель, пожилой человек.

Варя промолчала, видимо, опять не поверив ни одному слову Антонова.

Она посмотрела на небо, и все, улыбаясь, проследили за ее взглядом. Антонов отметил про себя, что шея у Вари нежная, девически невинная.

Варю завезли в общежитие. Шел двенадцатый час ночи, но вахтерша, добрая усатая женщина, разрешила Антонову и Косте занести Варины корзинки и туесочки на четвертый этаж.

В узком коридоре было темновато, в дальнем углу стояла пара и шепталась. Варя открыла дверь своей комнаты, тесно уставленной кроватями, тумбочками и табуретками, и со стыдливым страхом сказала Антонову.

— К нам нельзя.

В коридорах было темно, пахло пудрой и селедкой.

7