Плаха. 1917–2017. Сборник статей о русской идентичности

И здесь возникает закономерный вопрос: каким образом получилось так, что слово всё время отставало от тех реалий, которые оно обозначало, и роль которых в международных отношениях и внутриполитической жизни России вырастало стремительно. История знает немало примеров, когда то или иное понятие вначале входит в язык – и только после этого носители языка удивляются, как могло случиться, что явление существовало, а названия для него не было. Но чтобы почувствовать абсурдность этой ситуации, обществу приходится преодолевать некий психологический барьер. Именно так и обстояло дело с понятием «русофобия» и его аналогом «антирусизм». Сегодня уже совершенно непонятно, почему в одно и то же время такие термины, как «исламофобия», «юдофобия» или даже «американофобия», употреблялись, а «русофобия» выглядела чем-то экзотическим и посвящённые этой теме работы по философии и лингвистике были редкостью.

Сегодня слово «русофобия» воспринимается как привычное и рутинное прежде всего потому, что обозначаемое им явление постоянно бросается в глаза. Общество осознаёт, что лингвистикой и бытовой ксенофобией проблема не исчерпывается. Она имеет политический и даже геополитический характер. Вполне космополитическая «Википедия» вынуждена не только дать полноценное определение, но и отметить, пусть и очень осторожно, что «по мнению отдельных специалистов, русофобия, в отличие от большинства других национальных фобий, часто выступает как цельная идеология, то есть как особый комплекс идей и концепций, имеющий свою структуру, систему понятий, историю генезиса и развития».[18]

Есть много примеров русофобских политизированных исторических концепций и откровенных мифов, используемых на государственном и внешнеполитическом уровнях в некоторых странах. Классический политический русофобский дискурс содержит идею возложения на русскую общность вины за преступления части советской элиты, утверждения о «генетическом авторитаризме», «рабском сознании» русских, намеренное непризнание их исторической жертвой. Всё это элементы риторической и политической обоймы.

Одним из наиболее ярких примеров такого рода можно считать концепцию украинского голодомора вместо реальной картины голода в разных регионах СССР (Поволжье, Алтай, Украина и др.). Об этой проблеме, в частности, шла речь в отчёте, опубликованном на сайте «Росархива», о международной конференции «Историческая и политическая проблема массового голода в СССР 30‑х годов», прошедшей в Москве ещё в 2008 году.[19]

Антисемитизм и антирусизм

По нашему мнению, для системной политической русофобии, далеко выходящей за рамки бытовой ксенофобии, больше подходит термин «антирусизм», и по внутренней форме и содержанию более близкий понятию «антисемитизм». И связь здесь отнюдь не только лингвистическая. Сегодня некоторые авторы проводят интересные и важные параллели между русофобией и историческими проявлениями антисемитизма. Например, Александр Хавчин в статье «Русофобия и антисемитизм» утверждает: «Антисемитские и русофобские настроения могут существовать в тесной взаимосвязи, как было, например, в истории Германии, а в наши дни – в некоторых странах Центральной и Восточной Европы, в которых ксенофобия стала уродливым эрзацем национальной идеи. Как евреи, так и русские объявляются действующими заодно врагами польского (украинского, литовского и т. д.) народа».[20]

Автор указывает не только на сходство, но и на различия в негативном отношении к евреям и русским, а также – и это особенно интересно – на различия коллективных психологических реакций евреев и русских в ответ на агрессию. «За многие века жизни в галуте (рассеянии) у евреев выработались механизмы психологической защиты от проявлений национальной неприязни. Евреям в большей степени, чем русским, свойственна виктимность – осознание себя невинной жертвой – и соответствующее поведение, провоцирующее агрессию». Русские же, по мнению Хавчина, до сих пор очень часто оказываются не готовы к свалившемуся на них бремени. Поэтому, добавим от себя, всё ещё сильна традиция оправдания русофобии в самой русской среде.

Правовое гетто

Жизнь слов неотделима от жизни вещей. Ещё в 1990‑е было ясно, что положение этнических русских, оказавшихся на территории бывших советских республик в статусе национального меньшинства, с каждым годом ухудшается. Русский язык изгонялся из обращения, русские школы закрывались, трудно было устроиться на приличную работу и рассчитывать на карьерный рост. Кое-где под предлогом политики «натурализации» русские получили статус «неграждан» (Латвия, Эстония). Фактически русские оказывались отселёнными в правовое гетто.