Плакучая ива

— Крекеры, пожалуйста, — моя мама протягиваетт руку, и отец даёт ей целую пачку крекеров. Он дергает её за рукав, а она подмигивает ему. Я отвожу взгляд. Я люблю их и хочу, чтобы когда-либо и у меня была такая жизнь — простая и полная радости, но сейчас мне 17, и у меня нет желания смотреть, как они флиртуют на кухне.

Я говорю им, что поднимаюсь к себе в комнату. Мой папа улыбается, и видно морщинки вокруг его глаз и ямочки на щеках. Мои родители были совсем молоды, когда я появилась у них. Отец был на втором курсе, а мать выбыла из колледжа. Она не хотела становиться статистикой, но она просто не могла больше находиться там. Мама получила место в магазине розничной торговли и работала там всю беременность. Родители утверждали, что готовы к появлению ребенка в столь юном возрасте, даже если их родители были против. Через несколько месяцев после моего появления отцу удалось получить маленький кредит, чтобы арендовать маме площадь для её магазина драгоценностей в деловой части города. Они всегда были так дружны и креативны, и я люблю их.

— Хорошо, детка, — сказала мама, вытирая руки полотенцем, заправленном в задний карман её джинс, — я принесу тебе поднос, когда закончу. Она сказала это так, будто делает какую-то изысканную пищу. Я смеюсь, потому что радуюсь, что это не так. Я говорю им, что спущусь позже и заберу свой портфель со стола.

— Мы всё ещё отправляемся в «Иву» сегодня вечером, правда? Мы получили билеты! — крикнула мама, когда я уже была на лестнице. «Плакучая Ива» — наша любимая кофейня во Французском квартале. Она очень старая, но проделана большая работа, что бы переделать её по современным тенденциям. Кофейня напоминает мне об улучшенной версии дома моей бабушки. Древесина, мужчины с модными бородами и металлическая мебель заполняют всё пространство. Каждый субботний вечер у них проходи вечера поэзии, в которой они действительно знают толк. Я водила нас сюда, когда мама пела Джони Митчелла через динамики моей старенькой «Миаты», а папа говорил, что у неё лучший голос на свете, что далеко от правды. Он утверждал, что такая безвредная ложь помогла продержаться их браку так долго.

«Да»! — крикнула я и закрыла дверь. В моей комнате беспорядок. Мою одежду я запихнула туда, где она не должна быть, а мои тетрадки формируют большую, но удивительно аккуратную кучку на столе. У меня так много тетрадок. Одни сильно заполнены, а другие лишь с одним использованным листком. Я люблю черкать на бумаге свои мысли, которые как-то в конечном итоге соединяются в линии и, если их прочитать вслух, то они напоминаю поэзию. Они не выглядят или звучат мило на бумаге, линии ставят пределы эмоций моих слов, и я чувствую себя ограниченной, когда записываю мысли на этих клочках бумаги. Я поднимаю мою новенькую записную книжку и провожу пальцем по моему имени, напечатанном на ней. Края книги украшены горизонтами Нью-Йорка. Я поворачиваю её в своих руках и улыбаюсь. Это подарок от Крейн, который она привезла мне после её визита к отцу прошлым летом. Она любит Нью-Йорк так сильно, что я боюсь, что она покинет наш город ради огней там.

Указательным пальцем я переворачиваю страницы и ищу строки, которые не закончила прошлой ночью. Когда я нахожу его, то начинаю. Мне нравится то, как ручка рисует мои слова. Я чувствую, что жажду свободы в форме текста.

Я никогда не думала, что люблю поэзию, и никогда не любила, когда моя учительница просила меня писать четверостишья по назначению, поэтому я всегда писала рандомные мысли, которые рифмуются. Этого не было со мной, пока мистер Гейзер, мой преподаватель по Искусству Языка, не попросил нас написать эссе про нашу любимую эмоцию. Когда я читала моё перед классом, он сказал, что оно похоже на поэму и спросил о том, не писала ли я когда-либо что-то подобное. Я ответила, что нет и не интересуюсь этим. Несколько дней спустя я откопала старую тетрадку в мамином барахле и написала другое «эссе». Я осознавала, что проговариваю слова, придавая им такого значения, какого не могла придать ручка. У меня был блокнот полный мыслей, которые были настолько случайны и смешаны, что вряд ли могли считаться поэзией, но я любила их. Наконец-то я нашла хобби, что счастливо заметили мои родители.

Один месяц спустя, когда я заставила себя дать прочитать Крейн мысли, записанные в блокноте, она вернула мне его со слезами на глазах и просьбами показать другим людям. Отказавшись, я сказала, какая она драматичная и поблагодарила её. Она — друг, который всегда говорит всё, что бы я чувствовала себя хорошо. Мои родители тоже любили мою работу, но даже если и нет, я бы всё равно заполняла свои блокноты черными и синим чернилами.

ГЛАВА 2

Следующий школьный день длится слишком долго. Я сижу в маленьком классе и пишу четверостишья на полях какого-то листка. Я совсем не слушаю, что говорит мисс Граммер. Я пытаюсь сфокусироваться, правда, пытаюсь. Это тяжело сделать, когда мой мозг и листок, лежащий перед моим лицом, пытают меня. Дожди, ураганы, потери и приверженности.