Пламенный лед

- Никакого! – рявкнул Самойлов, ощущая, что внутри все клокочет яростью лишь при одном упоминании имени этого придурка. А стоило представить, что он трогал Лизу…

- Со Стефаном все было не так, - запал кончился, и голос ее стал совсем тихим. Слова давались с трудом. Потому что говорила она о том, что Максу было не нужно. Не нужно, в отличие от нее самой. Она понимала, что бьется бабочкой в толстое оконное стекло и что все ее слова ничего не значат. И все равно билась. – Он оказался рядом, когда… когда мне нужен был кто-то, с кем бы я могла хотя бы просто поговорить. Я была одна. Совсем одна, Макс. Все ломалось, рассыпалось… - Она потерла лицо ладошкой, чувствуя, как воспоминания отдаются болью. Боль была такой сильной, что Лиза ощущала ее физически. – Я не могла кататься. У меня не получалось, а по ночам… - Она запнулась и, умолчав про сны, в которых слышала плач своего нерожденного ребенка, стала говорить дальше: - Ты никогда не сможешь меня понять. Стефан был мне и другом, и братом…

- А потом трахнул тебя, - вставил Самойлов с саркастической усмешкой.

- Да, Максимилиан, если от этого тебе легче! Только он меня не трахал. Он помог мне понять, что секс это не только боль и унижение. И это именно с ним я получила свой первый опыт, не с тобой. Потому что то, что было с тобой… - Она тихонько покачала головой. - Я не хочу это помнить. Ты когда-то сказал, что женщины не забывают своего первого мужчину. Да, Макс, не забывают. Но это не важно. Потому что ты сам так захотел. Ты сам приказал мне забыть все, что тогда было. И я постаралась твою просьбу выполнить. Только не потому что ты так решил, а потому что ничего хорошего в тех воспоминаниях не было. Ничего.

Он едва не зарычал. Хотелось схватить ее за горло и заставить замолчать. Сгрести ее волосы, оттянуть голову и, глядя ей в глаза, проорать, что она может сочинять что угодно, но это ничего не изменит. И помнить она будет не Стефана, а его. И он будет помнить ее голубые глаза и трогательную родинку под левой лопаткой. И…

- Ну-ну, - стараясь сохранить прежнее безразличие, выдавил Макс.

За волосы он ее, конечно же, не схватил и тем более не прикоснулся к ее шее. Потому что ее шею он мог разве что поцеловать.

- Но я никогда не любила Стефана. - Она подняла голову и пристально посмотрела Максу в глаза. – И он меня никогда не любил. Мы оба это знали. Он очень мне дорог. И я знаю, что он меня никогда не предаст, так же, как и я его. Но это совсем другая любовь. То, что я чувствую к тебе… - Отвернувшись, она уставилась в пустоту, в угол комнаты, сквозь собственные мысли. – Ты же знаешь, что я люблю тебя. Никогда не переставала любить.

- Зато я тебя не люблю.

Макс ожидал, что Лиза взовьется, огрызнется, но она просто поднялась и пошла к выходу из комнаты. Только у самой двери замялась и, сама не зная зачем, обернулась. И тут же пожалела об этом, потому что Самойлов буравил ее взглядом потемневших глаз, губы его были поджаты, скулы напряжены.

- Я все поняла, - переборов собственную немоту, сказала Лиза. И сказала это так, как хотела: спокойно, не лепеча себе под нос. Лишь голос был сиплым, но это ладно, это ничего.

И только дойдя до своей постели, она рухнула как подкошенная. Она думала, что больнее, чем было, быть уже не может. Оказывается, она ошибалась. И очень сильно ошибалась. Разом у нее потяжелели и руки, и ноги, сил не осталось даже на то, чтобы раздеться и заползти под одеяло. Она хотела только одного – отключиться и уснуть.

Через несколько минут Лиза услышала громкий хлопок входной двери. Слезы, застывшие где-то в горле, брызнули из глаз, из груди вырвались глухие рыдания. Она уткнулась в угол одеяла и застонала. Она знала, что этой ночью Макс не придет, и это выкручивало все чувства хлеще любой инквизиторской пытки. Она только теперь поняла свою ошибку: заводить этот разговор именно сейчас было самоубийством. И не потому, что это не имело смысла, а потому что сейчас она была как никогда уязвима.