Пламенный покров

— А зачем? Вы же такие же живые, как я, — без толики сомнения пробубнил Даглас, устало приоткрыв один глаз. Истина казалась ему настолько очевидной и простой, хотя он, с губительной тоской во всём своём одиноком существе, понимал, что бездна между людьми и печниками настолько непреодолимая, что любая заселённая рьяными сектантами в голову народа мысль о лютых беспощадных монстрах наивно примется за неоспоримую правду.

Неужели они так невинно допускают до ума, что чудовище может убить человека потому, что он не один из них?..

— Но… мы же… ну, люди, — девушка не могла уложить в голове то, что монстры, испокон веков считавшие немощного человека пищей, внезапно искренне признают его равным себе. От этой догадки сознание полыхало, расплавленным железом плескалось внутри черепа, разрушая в бесполезный пепел его стены. Все сурово вбитые с детства в мозг устои гибли под ним, и оставалась только безыдейная параноидальная пустота, заменить которую казалось невозможным.

— И что же? Вы далеко не все одинаково вкусные, — неловко отшутился мужчина, не найдясь, как ответить на такую наивную по детскому незнанию провокацию. Он не мог объяснить это мягко стесняющее душу чувство, родственное, доброе. Никогда ему не говорили, что люди достойны смерти, нет, они… всего лишь наши миролюбивые, хотя и слегка пугливые соседи. Может, в коротком задумчивом бреду печник хотел иной раз бессердечно отомстить за напрасную смерть своего народа, но кому? В этом всём виновато лишь бесхарактерное меньшинство, легко поддавшееся собственному обману, и ведомое, как козёл за верёвку, слабое и испуганное большинство, не осознающее того, что творит. А ведь среди них всё ещё есть те, кто не состоял ни в одной из сторон. Нона, например.

Лойс не оценила шутку и сурово сощурилась с толикой презрения. Она ненавидела проклятой гневной болью, когда ей указывали, а ещё беспощаднее — лжецов. Может Даглас и заботится о ней из своей искренней доброжелательности и только, но разве он ни разу не убивал?.. Даже потому, что человечество, озверев, столько страданий причиняет ему и его народу?.. Не может быть, чтоб душа не прогнила от одержимой злобы. Пусть даже люди и дышат так же, как чудища, и пульс тоже бесится в их венах, бездумно торопясь к концу пути, обременённого существованием.

Даже если Даглас и не ест людей… то почему же он до сих пор так добр к ней?..

«Ты не они…»

Исчадие ада со светлыми помыслами казалось иллюзией истрёпанно вздрагивающего воображения, сбитого с толку отвратительным опытом и безумными словами прошлого.

Лойс подняла голову от колен и взглянула на мужчину, недоумённо, словно облитая ледяной водой и внезапно рухнувшая в пропасть между смыслом и хаосом.

Даглас с взволнованным трепетом осознавал своё шаткое положение. Он — демон, мрачное воплощение смертельной агонии и опасности, тварь, которую учили бояться и ненавидеть, истреблять до последней искры… И при этом за свою жизнь печник не позволял себе причинить кому-то боль, даже тем, кто достоин этого. Он способен на прощение и безвозмездную любовь к людям.

Это и отторгало измученную существованием до полусмерти Лойс, которая в этих обычных чувствах видела только коварную гадкую ложь. Потому что ничего другого она и не знала.

— Пока мои сверстники ловили и закидывали в топку живых птичек, я мастерил для них скворечники, — хрупкой аллегорией выразился Даглас, медленно выпустив в потолок густую от серой копоти струю дыма изо рта. — Вот и весь ответ.

Это ничего не объясняло, да и сам печник едва ли мог понять себя правильно, не занимаясь постыдным и несерьёзным до раздражения самообманом. Просто… никто не достоин таких страданий. Даже самые ужасные, бездушные люди. Они не заслужили. А почему?..

Ответа нет, голова пуста и звенит, как толстый кипящий казан, раздутый и красный от кровавыми всплесками текущего жара…

… сквозь створки двери внезапно продрался шипящий скрип, явно непохожий на спокойный стук поездных колёс.

Кто-то с буйной яростью продирался внутрь, мощно выламывая руками стальную щель….

4

Нона умела мастерски справляться со своим плохим настроением. Исключением бывали разве что моменты, когда на схваченной морозом улице стоял жуткий гололёд.

Мостовая холодно застыла в блестящую корку, покрытую сероватыми разводами и белёсой снежной пылью. Положение усугублял яростными порывами набрасывающийся ветер, хлыстом отбивая лодыжки. Воздух выедал глаза до слёз, пробивая их воспалённой болью.

Удержаться прямо давалось с безбожным трудом, и, как бы отчаянно Нона ни старалась сосредоточиться, её мысли неуловимо утекали в отвратительную бессильную злобу, хотя на лице это отражалось лишь большей упрямой мрачностью. Женщина энергично переставляла ноги по дороге, осторожно нащупывая каблуками сапог цепкие трещинки во льду.

Внезапно над её макушкой хищно склонилась рябая желтоватая тень, и Нона вопросительно подняла голову. Дорогу ей преградили двое замученных погодой констеблей в чёрной липко вымокшей форме, один из них держал в руках маленькую чёрно-белую фотокарточку.