Пламя и ветер

— Что поделаешь, — сказал священник и, сцепив пальцы, положил руки на стол, но тут же взял метрическую книгу и стал листать ее, приговаривая: — Всевышнему, разумеется, все известно о вашем Альфонсе Резеке. А мы, смертные, удовлетворимся тем, что всевышний сам сочтет его прегрешения. — Он перестал листать книгу, поводил пальцем по каким-то каракулям и остановился. — Да, вот оно. Ваш Альфонс Резек будет похоронен рядом с другим вдовцом — комедиантом и нищим, — взгляните на эту запись, рядом с Матеем Копецким. Но Альфонс Резек всего лишь комедиант и нищий, а Копецкий был знаменитым чешским кукольником. Слышали вы про него?

— Знал я каких-то кукольников Копецких, — неохотно пробурчал Гарван. Ему не нравилось, что священник называет Резека нищим. Разве он нищий? Вот еще!

— Те, кого вы знаете, это потомки Матея, — продолжал священник. — Но ни один из них не славен так, как он, потому что Матей был первым, понимаете, самым первым кукольником-будителем. Он пробуждал наш народ от духовной спячки, внушая чехам любовь к родному краю. Смерть настигла его здесь, поблизости, в тысяча восемьсот сорок шестом году, в Колодеях, когда он бил в бубен, оповещая людей о представлении. Каждый из нас, смертных, должен быть всегда готов к тому, что всевышний призовет его; никто не знает своего дня и часа.

— Э, такая скорая смерть — это счастье. Упасть и сразу умереть, что может быть лучше? — отозвался Гарван, теребя на коленях свою шляпу.

— Слава Матея Копецкого росла и после его смерти. Достойный это был муж, пример того, что и бедный человек, если он горячо любит родину, может достичь вершины, как бы это сказать... славы.

Гарван провел рукой по своим длинным, нафабренным усам, торчащим в разные стороны.

— Славы! — повторил он вслед за священником, оставив в покое усы, понурил голову и потер лоб. И добавил с горечью: — Я тоже знаю, что такое слава. Хитрая штука!

Он сказал «хитрая», чтоб не выражаться при священнике.

Потом снова поднял голову.

— Слава... Ну ее к черту... Извиняюсь! — тяжело вздохнул он. — А насчет коллеги Резека — мы, артисты, называем друг друга «коллега» — скажу вот что: знай он, что ему, бедняге, доведется лежать рядом в таким знаменитым человеком, он наверняка порадовался бы.

— Наверняка, — согласился священник, подавив улыбку. Потом он покачал головой, выпрямился и сказал серьезно: — За погребение я с вас возьму всего девять крейцеров. А если для вас и это дорого, то похороню его бесплатно, чтобы вы не сказали, что католический священник наживается на похоронах нищих и комедиантов.

— Девять крейцеров — это недорого, ваше преподобие.

— Не называйте меня так, говорите просто «пан священник».

— Ну уж с этим я не согласен! — демонстративно запротестовал Гарван. — Кому честь, тому честь и пастырский посох, ваше преподобие. Как же так не называть! — И он с солидным видом положил на стол девять крейцеров, но вдруг спохватился: — А пять гульденов за гроб — это нам не по карману, посудите сами!

— Тут я ничего не смогу сделать, — сказал священник, убирая монетки. — Насчет этого вы обратитесь в общинный совет. Ну, идите с богом, у меня еще есть дела. Забот и хлопот у священника всегда по горло, а состояния здесь не наживешь, для этого надо служить богу в другом приходе. — Он хмуро глянул в окно. — В этом краю, скажу я вам, дети родятся все больше у бедных родителей, а умирают те, у кого пуст карман... Вернее сказать, — вдруг выпалил он, — у кого он закрыт да крепко застегнут. Жизнь священнослужителя тут несладкая. Ну, с богом, друг мой... Впрочем, тут, конечно, не одни бедняки живут, богатеи тоже есть. — Священник засмеялся, словно закаркал. — Но что мне от них проку? Они-то живут долго. Ну, благослови вас господь! — И он протянул Гарвану руку для поцелуя.

— Здешний священник — золотой человек! — закричал Гарван, воротясь домой, в фургон. — А я-то боялся к нему идти! Руки ему мало целовать! А вот гробовщик и могильщик — разбойники! — Гарван не находил себе места. — Пятерку за ворох дерьмовых досок да за ямку какую-то, чтоб им пусто было! Этак здешним столярам и могильщикам некуда будет деньги девать!

Жена коротко заметила, что Резек заслужил, чтобы из-за него не торговались по мелочам.

— Стоит мне истратить лишнюю крону, ты причитаешь, как будто я пропил целое состояние, а тут ишь как расшедрилась! — возмутился муж. — Община обязана даром похоронить каждого бедняка, который помрет на ее земле.

Ружена больше не обращала на мужа внимания и заплатила требуемую сумму.

— Что жизнь человеческая! — грустно рассуждала она. — Огонек, который горит себе и горит, а хлынет дождь или налетит ветер — и нету огонька, только дымок курится, да и тот скоро растает. Жизнь наша только тогда чего-нибудь стоит, если работаешь ради детей, чтобы им жилось лучше, чем нам. Так ли будет с нашими детьми? Каково-то сейчас бедняжке Иерониму?

Она то и дело вспоминала старшего сына.

Он не появлялся, но и Гарван больше не осмеливался поднять руку на жену.