Пламя над Тереком

Однажды Астана, как гармониста, позвали в горный аул на смотрины. Дали ему гармошку в руки — айда, играй, мол, поразухабистей. А на смотрины пришло народу— тьма-тьмущая. Весь аул собрался, да еще и пастухи с пастбища да бывшие партизаны пришли. Гуляют. Пляшут. Астан играет, старается… Вдруг — жених пошел по кругу. Стройный, молодой, красивый. Газыри на груди серебряные, пояс кавказский чистым серебром с темными узорами украшен, кинжал в золоте. Сапожки сафьяновые с серебряными застежками у колен. Астан как посмотрел, так весь от зависти и затрясся. Это я тебе точно говорю. Затрясся и гармошку бросил. Тут свадьба полным ходом идет, а он играть перестал. Перед женихом такое дело — позор. Не дай бог подумают, что гостя не уважают в доме. Передали спешно гармонь какой-то девушке, извинялись: дескать, мальчик устал. А что, думаешь, Астан сделал? Выбежал из дому, Петя за ним. «Зачем плохо поступил?» — говорит Астану, а тот твердит одно: «Хочу серебряные газыри, пояс, чтобы в школе в драмкружке играть и танцевать на сцене». Ведь подумай только — шкет, пацан, тринадцать лет, а что выкидывал, а? Но ты послушай, что дальше было. Дружок его, Петя, говорит: «А ты знаешь, Астан, я давно тебе хотел сказать, да все побаивался. Я видел, подсмотрел, где алдар кувшин, наверно с серебром и золотом, спрятал. В горной пещере. В этой пещере, взрослые говорят, святой живет, охраняет ее». Астан подскочил, как ужаленный, обнял своего друга. «Не врешь? — спрашивает. — Где эта пещера? Веди меня туда». Петя дрожит от страха, не решается идти. А на дворе ночь темная, ну такая, как сейчас, шакалы воют… Страшно. «Нет, не скажу, — говорит Петя. — Взрослые рассказывают, что кто залезет в эту пещеру — там и умрет сразу». — «А как же этот алдар туда залез, спрятал золото и живым вышел? — спросил Астан. — Все это ты наврал, Петя, признавайся». — «Не наврал, — отвечает Петя, — я даже сам слышал, как алдар богу молился, когда из пещеры вылез». Астан взял Петю за ворот рубахи, грозно сказал: «Поклянись клятвой джигита». Ну, Петя поклялся. «Тогда пойдем к пещере, не дрейфь». И пошли. Вдвоем. Петя был трусоват, но все же пошел за Астаном. Да и Астан страху набрался, идет, а сердце колотится, чуть не выскочит. Шутка ли, ночью в лесу: филин кричит, шакалы, а то и рысьи глаза сверкают. Это, брат, не то что мы с тобой, матросы… и то боязно.

— Что верно, то верно, — проговорил, поеживаясь, Чивиков. — Тут, брат, и не заметишь, как тебе на спину волк сядет.

— Точно, но Астан, Яша, не отступил от своего. Храбр не тот, кто не боится, а тот, кто страх от себя к черту гонит и выполняет, что положено. Понял? Так вот, значит, мальчишки-то от страха дрожат, а к пещере идут. Пришли. «Здесь?» — спросил Астан. «Тсс, — прошептал Петя, — давай хоть перекрестимся». И Петя перекрестился. А пещера эта, понимаешь, была старым заброшенным святилищем в Дигорском ущелье, и, видимо, алдар считал это место надежным хранилищем — и люди-то в нее боялись входить. А в доме он свои ценности держать боялся. Понял? Ну, мальчишки, значит, к пещере-то пришли, у входа стоят, друг друга подбадривают, а лезть в пещеру боятся. В это время сова ка-ак закричит: «Уг-у-у! Уг-у-у!» Ребята прижались друг к другу, но не убежали. Постояли так, а потом решили: лезть!

Долго они шарили в темноте, но клада не нашли. «Сам подсмотрел, — уверял друга Петя. — Здесь спрятал». Они уже собирались вылезать из пещеры — а страх-то подгоняет, — как вдруг Астан говорит: «А может, под этим камнем?» И он показал на большую глыбу. Попытались сдвинуть ее с места, но силенок-то не хватило. Думаешь, ушли? Не тут-то было. Астан вылез из пещеры, нашел в лесу две крепких палки, и этими рычагами начали работать, глыба сдвинулась с места. А под ней-то землица рыхлой была. Они ее разгребать, разгребать начали и докопались до клада: кувшин с монетами. Понял? Ну, хлопцы за этот кувшин — и домой. И страх пропал.

Наутро посмотрели — в кувшине серебряные монеты царской чеканки. «Теперь и у нас с тобой будут газыри из серебра и пояса, и всем артистам в драмкружке хватит, — сказал Астан. — Только никому пока ни слова не говори!» — добавил он. На этом и порешили.

— И что же они с этим серебром сделали? — спросил Чивиков.

— Весь драмкружок в серебро одели. Понял? Кэп уже тогда, с малых лет, о своих друзьях заботился.

— И везло же черту!

— Ему везет потому, что он смел… И на плечах не пустой котелок носит… А уж если что задумал, черт, в лепешку расшибется, но сделает. Характер, брат, как камень.

— Слушай, Иван, у нас еще хлеб остался, — робко проговорил Чивиков. — Может, прикончим, а?

Чивиков достал из-за пазухи большой ломоть хлеба, разрезал пополам, вытащил из кармана узелок, развязал, взял щепотку соли, посыпал на оба куска и один протянул Твердохлебову.

— О Кесаеве у тебя складно получается, — неторопливо жуя, проговорил Чивиков. — Расскажи еще.

— О нашем кэпе всю ночь проговоришь — и мало будет. Штурман Демин как начнет, веришь ли, ночи не хватает.

— Ну, что-нибудь позаковыристей.