Пламя над Тереком

«Скоро должен пройти поезд, скоро должен пройти воинский эшелон, — стучало у него в голове. — Подползти к полотну, взобраться на насыпь, разгрести под рельсом песок и щебенку, вложить в лунку мину. К капсюлю прикрепить шнур. Шнур сто метров. Хорошо, хватит вон до того куста. Там выемка — в ней и укроюсь…»

«Да… проверить подходы к полотну. Они могут быть заминированы». Хатагов полз на четвереньках, когда его прикрывали высокие кусты, и на животе там, где было открытое поле. «Только бы не нагрянул разъездной патруль. Только бы не обнаружить себя».

Хатагов, внешне казавшийся неуклюжим, сейчас полз так ловко, будто специально только и обучался этому искусству. Полз, оглядываясь, вслушиваясь в тишину. От физического и нервного напряжения пот струился по его лицу. Сумка с миной и саперная лопатка стали во много раз тяжелее.

Но вот наконец насыпь.

С наступлением сумерек туман стал лиловым, умолкли робкие голоса птиц. Вечерний ветерок был ласковым п облегчал дыхание. Хатагов привычно стал выгребать из-под рельса слежавшуюся землю. Предчувствие близкой удачи придавало сил и смелости. Вот уже и лунка готова. В нее с каким-то благоговением и чувством нежной заботы Хатагов вкладывает мину, вот уже и капсюль на месте. Он тщательно маскирует место, где зарыта мина, прикрепляет конец шнура к капсюлю и ползет обратно, разматывая шнур с матовины.

Когда он подполз к кусту, за которым укрылся, посмотрел на часы. «Так и есть, — подумал про себя. — За считанные минуты все сделал, а думал, что целый час вожусь… Что это? Поезд? — Прислушался. По большаку прогрохотал грузовик. И снова кругом воцарилась тишина. — Если, — размышлял Хатагов, — немцы пустят впереди поезда платформы с песком — это не беда. Но могут пустить бронепоезд, тогда дело осложнится».

Он сидел в яме, за кустом, на веточках которого только-только распустились маленькие листочки, и сердце его сжималось от тревожного ожидания. Он вдруг почувствовал сильную усталость, хотелось пить, есть. В сумке у него были хлеб и несколько вареных картофелин, он достал было одну картофелину, но есть не мог. Положил обратно. То ему казалось, что время слишком долго тянется, то слышался шум приближающегося поезда. Но на поверку оказалось, что все идет своим чередом.

«Черное пыхтящее чудище! — злился Хатагов. — Вот когда наползешь на мою мину, а я дерну за шнур, то и полетишь ты вверх тормашками. И покажу я тебе Восточный фронт. Не дождутся твоих грузов захватчики». Хатагову казалось, что такими словами он торопит время. «Летнее наступление, летнее наступление! Разорались фашисты на весь мир. Будет вам летнее наступление, только с другой стороны».

Как ни занимал себя Хатагов, какие случаи из своей жизни ни перебирал в памяти, а поезда все не было.

В памяти возникли первые дни войны.

Двадцать второе июня 1941 года застало молодого политрука роты отдельного батальона саперов на западной границе нашей родины. Саперный батальон стрелковой дивизии сооружал оборонительную линию. Ожидали, когда подвезут военную технику. И вдруг на рассвете послышались разрывы снарядов и авиабомб. Саперы быстро заняли оборону и приготовились к встрече с врагом. Ударили по передовым частям, но остановить танковые клинья врага они не смогли — не было противотанковых средств. А за танками немецкие войска врезались в нашу оборону, им удалось расчленить и отрезать отдельные части Красной Армии от главных сил.

В конце июня, когда развернулись тяжелые оборонительные бои на Минском направлении, Хатагова контузило разорвавшимся снарядом. Очнувшись на больничной койке, в переполненной палате, он увидел мальчика, который с удивлением глядел на него.

— Ух и спали ж вы, дяденька! — обратился к нему мальчик. — Сестра даже сказала, что вы больше никогда не проснетесь.

— А где сестра? — спросил Хатагов, пытаясь улыбнуться мальчику.

— Как это где? Дома! — с гордостью ответил мальчик. — Она у меня мировая. Учительница! Сейчас никто не учится, и она приходит ко мне. Скоро опять придет.

— А как тебя зовут?

— Миша. Немцы бомбили наш пионерлагерь за городом… Мне ногу осколком задело. Уже не болит. А вас как звать?

— Меня? — переспросил Харитон Александрович. — Зови меня просто дядя Ваня. — И он протянул мальчику руку. — Будем, Миша, с тобой дружить, ладно?

— Дружить? — весело переспросил мальчик. — А я скоро выпишусь.

— Выписывайся. Хорошо, что все обошлось. А приходить ко мне будешь?..

— Если сестра разрешит… В городе немцы нахальничают. Она говорила, что они людей прямо на улицах застреливают.

— А сюда чужие заглядывают?

Миша понял, кого Дядя Ваня считает чужими, и, хитро прищурившись, улыбнулся:

— Нет. Боятся. Доктор на дверях написал: «Тифозное».

Их разговор прервал вошедший врач. Мальчик юркнул под одеяло. Взяв руку Хатагова, прощупав пульс, доктор тихо сказал:

— Хорошо, хорошо, больной, что вы говорить начали. А было плохо… — Потом, нагнувшись над койкой, шепотом спросил — Ходить не пробовали? Вам тут долго нельзя быть…

— Попробую, — ответил Хатагов.

Доктор приложил ухо к груди и громко сказал: