Планета «Юлия Друнина», или История одного самоубийства

Как-то у нее произошел такой забавный диалог с живущим в нашем доме литератором Б.:

— А вы, товарищ Б., женщин к себе водите.

— Ну и что?

— Как это что? Вот приедет с курорта ваша жена Настя, я ведь и сказать ей могу об этом!..

Профессор на мгновение озабоченно замялся, потом нашелся — достал из кармана десятку и протянул ее тете Луше:

— На, молчи, дура!

Тетя Луша с достоинством приняла этот дар, спокойно положила десятку в свой карман и вежливо поблагодарила щедрого профессора:

— Премного благодарна вам, товарищ Б.

Особенно же язвительной тетя Луша была по отношению к писательским женам, вслед которым она то и дело отпускала такие реплики:

— Ишь как накрасилась!..

Или:

— Ну и расфуфырилась!..

Вероятно, что-то подобное она отпускала и в адрес Юли. И вот Юля разразилась гневным стихотворением «Тревога!», клеймящим несчастную, но и зловредную тетю Лушу: «она сидит перед домом величественно, как Будда», она всех «судит, как трибунал». И в результате заключила:

Тревога!У нас в районеМещанствоСидит на троне…

Она даже с презрением отказывается пользоваться лифтом:

Спасибочки, тетя Луша,Я лучше пешком пойду!

Прочитав эти стихи, я сказал Юле:

— В этом же стихотворении тебе давали «совет старухи»: «Не делай слона из мухи». И ведь правильный совет! Ну что ты набросилась на нее? Тоже мне месть — «пешком пойду»! Несерьезно все это. Получается, что чуть ли не все мировое зло сосредоточено в этой тете Луше — так она могущественна!.. Лучше бы ты написала стихи в защиту тети Луши, многодетной матери, участницы войны, призвала бы нас облегчить ее судьбу, помочь ей. Может быть, тогда бы она и подобрее стала…

Впрочем, убедить ее в неправоте было совершенно невозможно. Единственное, что она сделала, — это изменила название стихотворения: вместо «Тревога» поставила «Тетя Луша», несколько смягчив этим ситуацию…

Когда Юля стала женой А. Каплера, она попала в иное окружение — это были знаменитые режиссеры, писатели, актеры. И, казалось бы, можно было успокоиться на этом. Но нет, здесь не было той романтики неуюта, которая постоянно присутствовала в ее поэзии. И она пишет стихи «В закусочной»:

Накрахмаленной скатертиШепот кичливый,Седовласых гостей

Именитые гривы —Может, в этом и нетуПлохого по сути,Только мне неуютноВ парадном уюте.От обедов-обрядов,Торжественно-пресных,Я порой отдыхаюВ закусочных тесных.Там с фабричной девчонкой,Над скромной едойЯ себе почему-тоКажусь молодой…

Для нее и идеалом рабочего кабинета поэта являлась — кухня:

Стараясь шагать бесшумно,На коммунальную кухню,В прозу кастрюль и тарелок,Вступил молодой поэт……Восемь квадратных метров —Кто говорит, что тесно?Всю Солнечную системуПоэт поместит сюда.Будут почет и деньги,Будет он всем известен,Только таким богатымНе будет он никогда…

Эти стихи и стихи «В закусочной» напечатаны рядом. Видимо, Юлю беспокоила эта проблема — благополучие и поэт:

Может, к счастью не привыкла я.Или счастью не хватает горя?

Но кто добровольно откажется от житейского благополучия?..

В последние годы нашей совместной жизни от нее можно было услышать уже и сетование, что она не может одеться так, как ей хотелось бы, и что это несправедливо… Такого прежде она не говорила…

Ее можно понять как женщину. Это вполне нормально. «Но все же, все же, все же», — как сказал А. Твардовский… Однако ни о какой успокоенности ее души сказать невозможно, ее романтическая душа рвалась к тревогам, вступая в противоречие с бытом:

Да, сердце часто ошибалось,Но все ж не поселилась в немТа осторожность,Та усталость,Что равнодушьем мы зовем.

Это правда, не поселилась…

Думаю, что среди поэтов фронтового поколения Юля была едва ли не самым неисправимым романтиком с первых шагов своей сознательной жизни и до последних своих дней.

Она обожала романтические стихи о гражданской войне и песни о ней — «Каховку», «Орленка», лихую «Тачанку»:

Видишь, облако клубится,Кони мчатся впереди?..