Планета Вода (сборник с иллюстрациями)

— «Самоотверженные люди» — это, вероятно, революционеры вроде вашего жениха. Однако вы ведь, судя по всему, не революционерка?

— Нет, — отрезала Аннушкина. — Я евгенистка. Я считаю, что людей, достойных внимания, на свете очень мало. Их нужно культивировать, как драгоценный сорт пшеницы, и постепенно увеличивать посевную площадь. Никаким другим способом человечество не исправишь и не улучшишь.

— И господин Ольшевский именно таков? — спросил Фандорин, не вполне справившись с сочувственной интонацией.

Людмила Сократовна с непоколебимой уверенностью ответила:

— Да. Борис — высший продукт эволюции. У нас будут дети, и мы воспитаем из них настоящих людей, людей нового типа.

Рука женщины непроизвольно коснулась живота, в глазах мелькнуло какое-то новое выражение, плохо сочетавшееся с резкими чертами недоброго лица.

А, вот оно что, сказал себе Эраст Петрович, отводя взгляд.

— Идите к своему жениху, несите п-папиросы. Господина Клочкова можете не опасаться. Он хоть и товарищ прокурора, но у него теперь иные интересы. Возвращать беглого каторжника в лапы Саврасова он не станет. Идите, идите.

— О чем она с вами шепталась? — подозрительно спросил Сергей Тихонович. — Обо мне? Я знаю, она считает меня ничтожеством… Смотрите, она идет в зытяцкий морг! Зачем?

— Что нам за дело? Есть заботы поважнее. — Фандорин потянул титулярного советника обратно в дом. — Сейчас я закончу чистить свой «франкотт», и вы мне покажете ваш «браунинг». Судя по пыли на кожухе вы давно не стреляли.

— Я, собственно, никогда из него не стрелял…

— Вот видите.

Однако заняться клочковским «браунингом» Эрасту Петровичу не довелось.

Со двора донесся пронзительный вопль, и Фандорин с товарищем прокурора кинулись к окну.

К больнице бежала Аннушкина.

— Его нет! Нет! — кричала она. — Исчез! Записка только! Еле разобрала почерк!

Выскочившему на крыльцо Эрасту Петровичу она сунула под нос вырванную из тетради страничку, гневно бросив:

— А вы сказали, что Шугай ушел!

«Дикарь меня выследил. Ухожу. Прощай!», — было написано на листке вкривь и вкось.

— Кто это написал? Ольшевский? — Сергей Тихонович заглядывал Фандорину через плечо. — Ага, вы все-таки прятали его! Где, в зытяцком морге? Ну конечно! Я должен был догадаться! Единственное место, куда Шугай ни за что не сунется! А он каким-то образом пронюхал. Вот почему он не отзывался на мои крики!

Не слушая титулярного советника, докторша схватила Эраста Петровича за лацканы:

— Он пропадет в лесу! Он как ребенок! Этот зверь легко выследит его и убьет! Что делать? Что?

— Догнать и найти прежде, чем это сделает Шугай, — мрачно ответил Фандорин, потерев пальцем бумагу. — Химический карандаш… Написано часа два назад. Нельзя терять ни минуты. Сергей Тихонович, заберите с подоконника оружие и догоняйте.

Хидои матигаи

Ольшевский — не лесной Чингачгук, взять след было нетрудно. Глубокие отпечатки каблуков и ширина шага свидетельствовали о том, что беглец сначала — должно быть, в панике — пометался по двору, и со всех ног припустил к лесу.

— Туда, к опушке! — махнул Фандорин не отстававшей от него докторше и титулярному советнику, принесшему оружие.

— Скорей! Ради бога скорей! — всё повторяла Аннушкина.

Следы довели до опушки, но в чащу Ольшевский не углубился — видимо, побоялся.

— Теперь ясно, — сказал Эраст Петрович. — Он решил держаться самого края леса, чтобы не потерять из виду реку. Боится з-заблудиться. Света остается часа на полтора, нужно догнать его до темноты. Перехожу на бег.

Он перестал смотреть на землю и побежал — вроде бы расслабленно, без напряжения, но выдержать такой темп смог бы только опытный стайер.

Сергей Тихонович отстал уже через сто шагов. Схватился за сердце, согнулся пополам. А вот докторша удивила. Безо всякого стеснения завернула юбку, обнажив крепкие ноги в неизящных нитяных чулках, и понеслась с той же скоростью, что Фандорин, да еще упрашивала: «Быстрее! Быстрее!».

Обычная история, размышлял Эраст Петрович, чередуя три коротких вдоха с одним длинным выдохом: яркие, сильные женщины вечно влюбляются в какое-нибудь бесхребетное ничтожество, а оно еще этого и не ценит.

— Вдруг мы не догоним его до темноты? — крикнула Людмила Сократовна. — Ночью, в лесу, один, Боря сойдет с ума! Он такой нервный!

Фандорин внезапно остановился, как вкопанный.

— Не того вы б-боитесь…

Она с разбегу пролетела дальше. Обернулась.

— Что? Не стойте, бежим!

Покачав головой, Эраст Петрович показал на густой кустарник, тянувшийся от края леса к обрыву. Из-за кочки торчали две неестественно вывернутые ноги в стоптанных арестантских башмаках.

— Боря! — пронзительно вскрикнула Аннушкина, бросилась к зарослям.

Фандорин медленно шел сзади, болезненно морщась — крик перешел в сдавленные рыдания.

— Милый, бедный, я не уберегла тебя… — Людмила Сократовна лежала, обхватив труп за плечи, и целовала лицо, на котором застыло выражение смертельного ужаса. — Ты верил в меня, а я… Мой бедный, мой милый… У-у-у-у!

Она по-волчьи завыла, задрав лицо к небу.