Планка абсолюта

Местные особенности заявили о себе, когда я привязывался к ветке над головой. Будто живая, ветка стала выскальзывать из рук. Не успела у меня в голове оформиться догадка, как все это дерево, с таким же норовом, как у сука, на котором я сидел, загуляло из стороны в сторону. Я с трудом держался, пока не прекратилось раскачивание. Обхватив ствол на высоте человеческого роста, я повис, как на канате. Так продолжалось минут двадцать, во время которых сохранялся статус-кво. Делать нечего, местные обитатели приемлют меня только так, как им удобно, поэтому буду жить по законам джунглей! Я обхватил ствол веревкой, зацепил себя и стал похож на коалу, неразрывно соединенную с эвкалиптом. В медвежьей дреме я провисел до позднего вечера.

В новом секторе Семизонья – «I» – я продолжил наблюдения за поведением пары. При встрече с чем-то новым, пара начинала бояться, ее первой реакцией был слабый или сильный страх. Правый наблюдатель, назовем его Витязь, сразу стремился идти в бой. Витязь постоянно считал, что другой человек, зверь или неизвестное явление, придут и нападут на него раньше. Поэтому Витязь не ждал, когда на него нападут, а наносил удар сам. Нередко он проигрывал и, терпя поражение, сдавался сразу же. Когда Витязь был чем-то недоволен или впадал в подозрительность, он старался самую суровую, гнетущую новость передать прямо в ум и делал все, чтобы Командир дал приказ к нападению. Потом Витязь видел, что противник бесконечно сильнее, и смельчак сразу сдавался. Романтику же, левому глазу, требовалось еще меньше времени, чтобы пойти на капитуляцию. Такой вот способ борьбы в секторе «I» избрала себе пара.

В «I» водилась большая змея, питон. Как и в первой территории «D», где я имел дело со зверем сомнения, питон стал для меня соперником в новой области. Ночью мне показалось, что он меня обвивает, и от этого я проснулся. Питона поблизости не оказалось, но вокруг бродили дикие лани, которые меня не видели и ходили совсем близко.

В их позах, движениях, звуках чувствовалась неуверенность: лани не понимали, что шло им на пользу, а что во вред. Такое поведение было бы естественным для детей, которым можно дать камень, а потом золотой слиток, и они не отличили бы, что из двух ценнее. У хрупких животных была та же степень понимания. Они подходили к деревьям, чтобы пожевать кору, а затем шли нюхать питонов и больших ящериц. От хищных пресмыкающихся не приходилось ждать ласки, и лани начинали высоко подпрыгивать и удирать, но – увы-увы – такой урок не шел на пользу, и совсем скоро они повторяли свою оплошность.

В зоне, именуемой «I», царило неуютное чувство, словно здесь на страже была некая господствующая сила, не позволявшая чувствовать себя свободным, принимать решения без оглядки: а не будет ли за это хуже. Пейзаж и обитателей нельзя было назвать самостоятельными, завершенными элементами природы; будто неудачливый прохожий, оказавшись в сырую непогоду на улице, наблюдает зыбкий туман, размытые очертания улиц и деревьев, и такая картина оставляет ощущение чуждое, неприятное, когда и подумать-то о чем-то здоровом и полезном становится трудно. И так до тех пор, пока не доберешься до теплого дома и не увидишь свет. Казус неуверенности, этого сырого, туманного настроения, таков, что, когда жизнь призывает идти вперед, совершать следующий шаг, человеку на пути попадается зона «I» и становится его советчиком. Она шепчет на ухо: а ты сможешь, ведь ты мал и слаб? Питон неуверенности внушает путнику, чтобы тот всегда соизмерял, кто он такой и каковы могучие силы жизни. Эту игру размеров и величин, где путник оказывается щепкой, жертвой обстоятельств, существом, не способным брать ответственность за свою жизнь, этот контраст низшего и всесильного, питон неуверенности создает, чтобы держать в своей власти любого встречного на своем пути.

Большие глаза ланей будто говорили, что сами животные неповинны в том, что они трусливы, в том, что их гоняют и поедают крокодилы да змеи. Взгляд этих хрупких животных хотел меня убедить, что лани такими рождены и не вольны менять судьбу, это за пределами их сил, и они не смеют перечить местному укладу. По сути, лани признавались в своей глупости, покорности и отсутствии желания что-то менять. В юных особях мужского пола я еще мог разглядеть стремление покорить барьер неуверенности, но лани-девушки имели такой же взгляд, как все старшее безнадежное поколение.