Планка (сборник)

Ещё часов до трёх дня он внутренне готовился к тому, что вечером он пойдёт в театр. Но после трёх ему стало ясно, что он в театр не пойдёт. И даже не потому, что он не знает, как надо себя вести в театре, какие нужно купить цветы и как их нужно подарить. Он не боялся того, что она может спросить его, если он, конечно, к ней подойдёт и она его узнает, как он оказался на спектакле, если собирался лететь домой. Всего этого он не боялся. Он только всё время вспоминал, как она спросила его, когда он собрался её проводить… Она спросила, слегка наклонив голову: «А зачем?» Этот вопрос он задавал и задавал себе, ответа не было, и он в театр не пошёл.

И без того на него обрушилось слишком много информации: ожило телевидение, и телевизор стал ужасно манящим и невыносимо страшным объектом, цветные журналы, которые он никогда не замечал, вдруг появились, их оказалось очень много, и в них обнаружился скрытый объём, потому что в любом из них могла быть она. Ожили театральные афиши и плакаты. Она была везде, и этого было невыносимо много. А ещё неведомый театр! Он не мог туда пойти и не пошёл.

Он начал пить часов после пяти вечера, и Николай Николаевич должен был быть с ним. Поздно вечером они сидели в каком-то роскошном месте, и с ними уже были дамы. Игорь Семёнович, что называется, гулял. Он был шумным, рубашка его расстегнулась пуговицы на три вниз, он громко шутил и, казалось, был абсолютно весел. В разгар этого веселья Николай Николаевич имел одну неосторожность…

– Семёныч, дорогой! – сказал он на ухо Игорю Семёновичу очень доверительным шёпотом. – Не забывай, тут не Пермь. Мы в Москве, Семёныч! Тебе денег-то хватит на всё это…

Планка Игоря Семёновича немедленно рухнула. Он схватил Николая Николаевича за руку со страшной силой. Посуда на столе зазвенела, один высокий бокал упал на пол и с громким плеском разбился. Это спасло Николая Николаевича от неизвестно каких последствий, но не спасло от другого. Игорь Семёнович начал ставить Николая Николаевича на место словами. Он долго, громко и жестоко распекал его. Он самым обидным образом выговаривал ему самые обидные и унизительные вещи. Он припомнил ему всё. Он держал Николая Николаевича за руку и смотрел ему в глаза, при этом никого и ничего вокруг не слышал. Он уничтожал его бесконечно долго. Дамы куда-то исчезли. Как это закончилось, он не мог вспомнить. Глубоко ночью они пили с Николаем Николаевичем в баре гостиницы, и Игорь Семёнович, едва шевеля языком, говорил, что Николай Николаевич единственный верный человек, никогда не подводил, и Игорь Семёнович его, в свою очередь, никогда не бросит.

В пятницу к обеду Игорь Семёнович чувствовал, что в Москве он находиться уже не может. Вся столица, казалось, звучит её голосом. К обеду он уже успел выпить, а за обедом есть почти совсем ничего не смог, зато смог перейти с водки на виски. А потом они с Николаем Николаевичем поехали в аэропорт. Ехали на такси, ехали долго из-за сильных пробок. Игорь Семёнович задремал и даже уснул в такси.

В аэропорту они прошли регистрацию на рейс, прошли досмотр и сели в буфете выпивать. Курить там было нельзя, да Игорь Семёнович и не курил, он давно бросил. Но за соседним столиком, громко говоря разные плохие слова, сидел и курил выпивший парень. Какая-то женщина сделала ему замечание. Парень отреагировал на это замечание не должным образом. Тогда Игорь Семёнович подошёл к нему, вынул у него сигарету изо рта и затушил её, бросив в стакан с каким-то напитком, который тот пил. И пошло-поехало… А рейс задержали.

Но наконец-то они могли улететь из Москвы.

Игорь Семёнович шёл от буфета и слушал то, что ему говорил тот парень. Он видел, что парень-то очень молод и что наверняка обижен и людьми и судьбой. Но он при этом чувствовал, подобно подступающей к горлу невыносимой тошноте… он чувствовал, что планка вот-вот упадёт. И он даже ощущал то облегчение, которое за этим наступит.

Он подошёл к Николаю Николаевичу.

– Семёныч, я же говорил тебе – не ходи, – сказал тот, надевая шапку. – Видишь, как он растявкался.

Но он тебя боится, за тобой не пошёл. Пусть тявкает, быстрей достукается.

– Пошли, Коля, полетаем, – сказал Игорь Семёнович, – и возьми вот эту штуку, пожалуйста.

– Эта штука называется портплед, сколько я могу тебе это говорить, Семёныч.

– Вот и возьми его не в службу, а в дружбу. И усвой, Коля, мне не к чему запоминать, как эта штука называется.

– Ну ладно, пошли, – сказал Николай Николаевич и взял большой портплед в одну руку, а свой портфель в другую.

– И ещё мой портфель захвати, пожалуйста, – сказал Игорь Семёнович.

Его зрение теряло резкость, и он не мог её восстановить. Остатки нежности, которая явилась ему впервые, разрывали грудь. Глаза слезились и щурились. Он почувствовал, что ещё немного – и он не выдержит, что нужно спешить. Из всего гула, которым было заполнено пространство вокруг, он слышал только отвратительный голос. Этот голос доносился оттуда… от буфета.

– А ты, Семёныч? – удивился Николай Николаевич.