Плата за капельку счастья

Показ состоялся через три дня. Берта должна была выйти в черном джинсовом сарафане, очень низко открытом и очень коротком, на прозрачных бретельках. Подол был весь на крупных металлических молниях, очень тугих. Они начинались почти на бедрах. Второе платье было длинным, из белого жатого хлопка. Оно открывало часть груди, затем свободно падало вниз, чтобы собраться внизу лепестками. Она вышла в черном сарафане и босоножках на высокой пробке, легко прошла до середины подиума и вдруг почувствовала, как заскользила, открываясь, сначала одна молния, затем другая. Берта сдержала панику, вернулась, как будто так было запланировано. Но она была в бешенстве. В такой момент, посреди ее трагедии. Ее протест был услышан. Дали приказ ее телу, и оно ответило предательским желанием. Ее оставляет даже она сама.

Показ закончился. Она вышла в белом платье. Дизайнер ее поцеловал. Моделям последние наряды подарили. Берта не успела переодеться. Позвонил хирург из госпиталя:

– Вы успеете попрощаться.

Она успела. Он увидел ее и вздохнул. Наконец сумел вздохнуть до глубины мертвых легких. И все. Берта медленно подошла к нему. К еще теплому и еще помнящему ее любовь, ее тело. Легла рядом в своем белом платье. Обняла, прижалась. Почувствовала, как напряглась ее грудь, как будто ей нужно покормить ребенка, которого она не успела родить Анатолию. А он так мечтал. Он строил для него дом.

Так они провели вместе два с половиной часа. Это время, когда человек еще прощается с землей.

Как-то она оказалась дома. Позвонила матери, Петру, Сергею Кольцову. Петр и Сергей сказали, что все хлопоты возьмут на себя. Берта еще смогла позвонить на работу, коллеги тоже пообещали помочь. Берта попросила пять свободных дней. Три до похорон и два после. Сказала Марии, что побудет одна в Москве.

И легла погибать в этом белом платье. Она так понадеялась, что на этот раз получится. Летели часы, она фиксировала смену дня и ночи. Вставала, чтобы сделать глоток воды. Иногда с отвращением смотрела на свое, уже не очень белое платье. Она отказалась от всего, что делают живые люди. Даже не мылась.

Через два дня ее грубо встряхнули.

– Встань, – услышала она. – Приведи себя в порядок. Не смей распускаться и опускаться. Ты не можешь так терять себя. Ты себе не принадлежишь.

Она подчинилась бездумно, как сомнамбула. Даже что-то поела. Сняла платье, положила его в стиральную машину, достирала до снежной белизны, повесила сушить.

Три дня закончились. В этом платье она и поехала хоронить мужа, чтобы он вспомнил день, когда Берта стала его невестой.

Она одна вошла в свою квартиру и после похорон. Не хотела, чтобы Юра видел ее такой. Дома бросила в прихожей туфли, там же скользнула из платья, оставила его на полу. Встанет – выбросит. Больше оно ей не понадобится. И легла, раскинув руки и ноги. Не ожидая ни света, ни вздоха, ни сна, ни тепла. Ничего не ожидая. Только существование без радости с тяжелым и острым чувством вины. Вот сейчас вина начнет казнить и ее. И приговором, высшей мерой будет отказ в смерти.

А помощь пришла. Берту качнула легкая волна. Теплый ветерок приподнял ее волосы, проник в темный и больной мозг. Он успокаивал ее, легко лаская, посылая светлые воспоминания, горькую дымную нежность.

– Ты ни в чем не виновата, – услышала она.

И увидела рядом крепкую мужскую шею, сильное плечо, почувствовала его запах. Это был его запах. Она почувствовала впервые, но пошла бы на него в толпе из миллиона человек. «Милый», – выдохнула Берта и обняла, видимо, уже во сне своего жестокого палача. И ночь стала нежной, и небо стало светлеть.

Глава пятая

Другая жизнь

Многие жалели Берту за ее кромешное одиночество. Такое, в котором самые близкие не в помощь. Кто-то уже наверняка злорадствовал. У нее давно появились завистники, а враги никогда не кончаются. И никто не смог бы догадаться о том, что именно одиночества ей остро не хватает. Невозможно выносить жизнь под постоянным требовательным и жгучим взглядом.

Как-то утром она встала, обнаженная, перед своим большим зеркалом, потянулась. Вспомнила то, о чем говорила Аня. Посмотрела на себя как со стороны, сквозь приспущенные от утреннего солнца ресницы. Да, она меняется. Это странные изменения для женщины с обугленной душой. На лице отблеск чужого огня. Глаза – глубокие и томные. Губы приоткрыты, будто для нескончаемого поцелуя. Грудь полная, как когда-то, но талия очень тонкая. Такая тонкая, что рука, которая сейчас легла на нее, как раз и была ее шириной – с его ладонь. И груди по очереди легли в его ладонь.

Но самое удивительное. Берта очень давно не стриглась, не подкрашивала волосы. А волосы постоянно сами укладываются в новые прически, меняют немного цвет.

– Что это? – спросила она у него.

– Я ищу оправу, – сказал он. – Я собираю коллекцию для своей галереи. Ты там разная, в разных освещениях и настроениях. И всегда моя. Я меняю ради тебя даже погоду.

– Зачем такая галерея?

– Люблю.

– Я ее увижу – эту галерею?

– Конечно.

– Только я увижу? – испугалась она.