Плавание по Волге без алкоголя

Идем Волго-Балтом. Вернулись в родные края. Березки как струи снеговея, им никогда не потучнеть до волжских, плесовских берез. На некоторых березках еще пестреют листочки. Зеленая трава в прогалинах. Синий дым костра. И особенно заметная в эту пору, в голизне поздней осени, лесная дорога, как половица в избе, тверда, ровна, приманчива для ноги. Реденькая рыжина лиственниц у шлюзов. Туманность осин под сосняками, лиловость березовых ветвей. Господи, как прекрасна поздняя осень в наших краях, у нас на Севере.

А вот и поженка-сузёмка, с желто-зеленой отавой и стожком.

Гори, звезда приветная!

Шлюз № 3, еще осталось две ступени до Онего-озера. Немыслимо, божественно прекрасен мир. И — возвращение домой, нарастание чего-то родственного, потепление атмосферы. Нелюдимый, застенчиво-замкнутый, по-петербургски застегнутый на все пуговицы, я здороваюсь с каждым встречным на палубе, рассказываю мои изрядно залежалые байки.

Почти не болит сердце (год минул после инфаркта). Волга поздней осенью полезна для сердечника: сердце подключается к великим источникам энергии. В молодости нас учили, что электростанции на Волге — стройки коммунизма, ну, разумеется, великие. С коммунизмом надо подождать. Сердце человеческое питают не станции, а уберегшая себя, такая, как всегда была, Волга. Плёс на Волге...

И еще Василева Слобода. Там родился Чкалов, в семье кузнеца-котельщика Павла Григорьевича. У Павла Григорьевича было одиннадцать детей; жена его померла; он взял другую жену — и ничего, жили в довольстве. Дом кузнеца Чкалова не хуже дома начальника народных училищ в Симбирске Ульянова. Павел Григорьевич кормил семью своим трудом, без смутьянства. Он — частица станового хребта рабочего класса. Маркс с Энгельсом отнесли бы Павла Григорьевича к «рабочей аристократии», заклеймили бы как продавшегося буржуазии. Так, хорошо работающего, по-человечески живущего крестьянина заклеймили «кулаком».

И вот в семье «рабочего аристократа» Павла Григорьевича Чкалова родился будущий «великий летчик нашего времени» Валерий Павлович Чкалов. На родине его, в Василевой Слободе, учредили музей, построили ангар, и в нем АНТ-25, на котором... Ну да, сначала до острова Удд, потом через Северный полюс в Америку. И — копеечка сыскалась в кожанке Чкалова. За нее давали в Штатах 100 долларов, а Чкалов оставил себе на память. И смокинг, в котором Чкалов предстал перед американским обществом.

Летели 66 часов, трое: Чкалов, Байдуков, Беляков, как ласточки-береговушки в норах, в железном холоде, со скоростью не более 170 км в час.

На рейде против Свирицы, у выхода в Свирскую губу, где прошли мои молодость и средние годы, в резиновых сапогах, с ружьем, с надеждой на последующую прозу: напишу рассказ про охоту, напечатают — получу гонорар... С восторгом в душе — перед этой болотной ровностью, низкой лесной кулисой вдали, блеклостью желтой тресты, острой синевой проток и ламбушек.

И вот мне выпало долго сидеть в каюте, близко к свирской воде, вглядываться в бедность здешнего пейзажа, смутно что-то припоминать, почти ни на что не надеяться, спускаться в столовую, хлебать молочный суп...

Шторм в Ладоге. Дует не слишком студеный, резкий северик. «А. Сурков» лежит в дрейфе. Системы работают нормально. Далеко осталась большая Волга с ее городами — братьями и сестрами. Идет снег в Ульяновске, висит шапка в музее Чапаева в Чебоксарах. Василий Иванович, пока мог, рубил ни в чем не виноватых, гораздо лучших, чем он сам, русских людей, посылал других русских людей под пулеметы. Почему ему такая почесть? За что?

В «Спутнике по реке Волге» дается взгляд на Чебоксары его коренных жителей чувашей. «Васька город (Васильсурск) хорош город, а Чуксар город куда лучше всех». Русские в шутку прозвали чувашей Василиями Ивановичами, и всякий чуваш откликается на это имя.

Вот какой неожиданный генеалогический подкоп под Василия Ивановича Чапаева, чебоксарца.

Ветер крепчает. Теплоход стоит на озерной волне, доходящей сюда, до Свирицкого рейда. Для чего-то мне надо еще поболтаться в Свирской губе. Однажды, с приятелем Женькой Сидорцевым, мы болтались тут ночью на лодке, пьяные. Почему-то не утонули.

Вчера, в моей каюте-люкс с кондишеном, читал Виктора Лихоносова «Люблю тебя светло». Виктор высказал свою ненависть к плывущим в дорогих каютах на пароходах по Оке. И свою любовь к Есенину, Домбровскому (не любящему Есенина), отчасти Юрию Казакову. Я не разделяю его чувств, но признаю за ним силу, проникновенность, талант, обхватывающую тебя вязкость словесной ткани.

«Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя», — поют по радио.

Налетает шквал за шквалом — из озера в Свирскую губу. Ладога гневается.

«Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя...»

Так близко до дома. И хочется пропеть моей жене: «Люблю тебя, люблю тебя...» И правда полюбить.

Вчера рыбак из Эстонии Коля, его жена Алла угощали меня консервами из угря, консервами из форели, водкой, арбузом. Начальник рейса Павел Павлович Калюжный угощал меня черной икрой, севрюгой, водкой, рассказал о том, как...