Плавильщики Ванджа

– Негодяи, паршивые собаки! – ругался Максум. – Это же крестьянские язгулемские кони. Бродяги насильно забрали их, искалечили и подбросили нам. А язгулемцы скоро прибегут сюда их разыскивать и заберут своих коней. Наших коней нам больше не видать, а завести новых нам не под силу.

Вскоре спустились с горы другие два наших соседа. Обложив раны коней войлоком, они кое-как наладили вьючные седла. Мы нагрузили коней рудой; каждый из нас тоже нагрузился рудой, и все мы, сгибаясь под тяжестью вьюков, поплелись обратно домой.

3

В нашем кишлаке изо всех хижин неслись крики и плач. Басмачи пробыли там целый день, забрали весь хлеб, весь урожай пшеницы и ячменя и, как тучи саранчи, пронеслись дальше. С чем мы останемся на зиму? Чем будем кормиться долгие холодные месяцы?

К вечеру наша артель опять собралась у дяди, чтобы обсудить, что делать.

– Железо нас кормит, – сказал Абдыр-Бобо. – Мы выменяем на железо и хлеб, и шерсть, и хлопок.

– Уходить надо в Фергану на заработки, – сказал Файзали. – Уходить надо сейчас, пока снегом не завалило перевалы.

Максум-охотник убеждал никуда не бежать, а еще раз сходить за железной рудой и приняться за выплавку.

– Будет весна – опять засеем поля. А уйдем, когда еще вернемся?.. Не сладко скитаться на чужбине, я уже испытал это… Конечно, железо нас прокормит.

Так и решили. Закурили чилим. Каждый, обтирая рукавом чилим, булькая водой, затягивался дымом.

Абдыр-Бобо, взяв чилим, воскликнул:

– Скажи нам, чилим, как нам поступить? Когда тебя закуришь, всегда сердце возрадуется. Почему ты даешь нам радость?

Потом старик затянулся три раза и наклонил голову, как будто прислушивался к бульканью внутри тыквы.

– Чилим мне сказал: „Я потому дарю радость сердцу, что сам я полон огня и душистого дыма. Будете и вы, – говорит чилим, – иметь огонь в сердце и снова увидите счастье“.

…Возле дядиного дома был сарай. Там в течение всего лета складывались дрова и уголь. Наши соседи тоже притащили в сарай свои запасы дров и угля.

К одной из наружных стенок этого сарая была сделана пристройка в виде высокой бутылки. Стенки были сложены из камней, скрепленных глиной. Эта каменная „бутылка“ и была той домницей, в которой должно было плавиться железо. Она не маленькая: если высокий человек поднимет руку, то едва достанет до жерла (салохи) этой „бутылки“-домницы.

Стенка, соединяющая домницу с сараем, имела узкую щель, или дверцу (дарик). Через эту дверцу вся домница наполнялась доверху дровами, короткими поленьями арчи и узловатыми стволами кустарника ангет. Нужно было пользоваться всем, что только можно было найти в горах, где дров так мало, что иногда трудно развести костер.

Дрова были подожжены через дверцу, и тогда всю щель-дарик заложили маленькими плоскими камнями, скрепленными глиной так, чтобы стенка была в то же время и тонкой, и достаточно прочной, иначе железо могло ее продавить.

Старый, опытный литейщик Абдыр-Бобо начал распоряжаться и указывать каждому, что ему делать.

Я и два мальчика, ходившие за конями, дежурили по очереди у верхушки домницы. Взрослые по двое работали у ее основания.

Я вскарабкался на выступ близ жерла домницы, из которого валил густой дым. Здесь я наблюдал, что делается внутри домницы. Я не смел садиться, чтобы не заснуть, да и негде было. Дрова прогорели и обратились в раскаленные угли. Я крикнул работавшим внизу:

– Принимай свою очередь! (Гоу-та быгир!)

Тогда Абдыр-Бобо пробил внизу тонкой стенки дарика небольшое отверстие и вставил глиняную трубку – билюль. Таких трубок было заготовлено десятка два, так как они быстро прогорают. Через эту трубку с помощью двух козьих мехов (шерстью наружу) Максум начал раздувать уголь в домнице. Работать мехами предстояло несколько дней, беспрерывно усиливая жар настолько, чтобы руда расплавилась и потекла яркой, сверкающей, как солнце, струей.

Отработав свой срок, Максум кричал:

– Принимай свою очередь!

И другой работник брался за мехи.

Старый Абдыр-Бобо, взобравшись наверх, учил меня:

– Дрова сгорели, и уголья опустились, теперь ты всыпай корзину угля и одну миску руды.

Корзина угля была большая и тяжелая, и старик помог мне опрокинуть ее в горло домницы. Вся руда была расколота на мелкие кусочки величиной с абрикос.

Я отстоял свой час, прикрывая лицо платком от невыносимого чада и жара, и заглядывал внутрь домницы. Там постепенно опускался уголь. Каждый раз, когда я всыпал новую корзину угля и миску руды, я кричал:

– Принимай свою очередь!

Одного раздувальщика сменял другой, и с новой силой он двигал мехи, а уставший утирал лоб, отходил выпить чашку воды и ложился тут же, близ домницы, завернувшись в старый тулуп.