Плавни

Тимке стало не по себе. Он недовольно посмотрел на Петра, но тот спокойно продолжал жевать сало, и его широкое лицо не выражало ни страха, ни тревоги. «На медведя похож… Такой и под расстрелом будет спокойно сало дожевывать». Тимка поднялся с бурки.

…Глубокими балками, кукурузными полями да конопляниками пробирались Тимка и Петр к станице Гривенской.

Они уже были близки к цели. Уже слышались далекие вспышки пулеметных очередей и нервный треск винтовочных залпов. Хоть и совсем молод был Тимка, он по стрельбе чутьем угадывал: то, что происходит впереди, уже не может назваться боем. Это походит скорее на облаву, когда цепь охотников подковой охватывает обреченного на смерть матерого волка.

Волк мечется по зарослям терновника и камыша, в бессильной ярости скалит желтые клыки, злобно дыбит загривок густой серо–аспидной щетины. Он пытается еще сопротивляться, но судьба его уже решена. Впереди — болото, позади — неумолимые охотники… И вот волк, почуяв конец, трусливо поджимает хвост и убегает в самую чащу зарослей, чтобы хоть на час оттянуть неизбежную гибель.

Там, впереди, в необозримом море плавней, таится, возможно, гибель многих тысяч людей, связавших свою жизнь с судьбой восстания. Там таится, очевидно, и его, Тимкина, гибель.

— Слушай!.. — Петр дотронулся до Тимкиного рукава.

— Что?

— Тише!

Они стояли за высоким курганом. Перед ними в сумраке вечера расстилалась степь с небольшими клочками неубранной пшеницы. Мимо кургана проезжал дозор. По черным буркам и таким же папахам нетрудно было узнать казаков, но кто они — белые или красные?.. Каждую минуту дозор мог въехать на курган, и тогда Тимка и Петр будут обнаружены.

Дозорные, мирно переговариваясь, проехали курган стороной и скрылись за пшеницей. Вскоре показался и самый разъезд, силою до взвода. Тимка и Петр следили за ним, затаив дыхание. Когда он шел уже в полусотне шагов от кургана, Котенок, почуяв лошадей, призывно заржал. На мгновение разъезд в нерешительности остановился, потом, по знаку командира, рассыпался и подковой стал охватывать курган.

Уходить на уставших лошадях было невозможно. Тимка переглянулся с Петром. Тот отстегнул от пояса бомбу лимонку, и по его лицу Тимка понял, что он решил дорого продать свою жизнь.

Это ободрило Тимку. Ему стало совестно за свою нерешительность. Ведь и у него на поясе было четыре бомбы — «бутылки». Правда, он никогда еще не бросал бомбы, но раздумывать не приходилось. Тимка, спрыгнув с коня, побежал на верхушку кургана, на бегу отстегивая бомбу. Услышав взрыв от брошенной им бомбы, лег на живот и стал отстегивать вторую.

Разъезд сдержал метнувшихся коней, спешился и залег. Тимка видел, как коноводы уводили коней в пшеницу. Вскоре раздался залп, и в воздухе поюще засвистели пули. Петр тоже спешился и залег с лошадьми внизу.

Сложив ладони рупором, Тимка крикнул:

— Хочу говорить с командиром!

Ему никто не ответил, но второго залпа не последовало. Тимка снова крикнул:

— Давай командира! Хриплый голос спросил:

— Кто такие?!

Тимка решил испытать позывной сигнал своего отряда. Если это рябоконевцы, то они поймут его и ответят, если же он не получит ответа, тогда можно вступить в переговоры. И Тимка, напрягая голос, засвистел соловьем.

В бурьяне, где залег разъезд, зашевелились, и затем над степью, пшеничным полем и старым курганом пополз протяжный волчий вой. Для Тимки эти тягостные и жуткие звуки показались приятнее самой нежной мелодии, и когда они оборвались так же неожиданно, как и начались, Тимка крикнул:

— Я — старший урядник из отряда есаула Гая, еду к Рябоконю.

Из бурьяна снова раздался хриплый голос:

— Эй ты, старший урядник! Иду к тебе, но если вздумаешь бомбу кидать…

Тимка не дослушал. Он кубарем скатился с кургана навстречу поднявшемуся из бурьяна человеку.

— Наши, ей–богу, наши! — радостно шептал он. Они остановились друг против друга в двух шагах, пытливо всматриваясь, оба готовые протянуть дружески руки или драться насмерть.

Заметив на папахе командира разъезда офицерскую кокарду, Тимка вытянулся:

— Старший урядник Шеремет.

Командир разъезда дотронулся пальцами до папахи.

— Хорунжий Ярчук, из отряда полковника Рябоконя, Георгия Шеремета знаешь?

— Хорунжий Шеремет — мой брат…

— Ну, как он, здоров?

— Убит…

— Убит?! Жорка Шеремет убит?! — Ярчук шагнул вперед и, забыв осторожность, положил свои руки на плечи Тимки. — Ты один?

— Нет, со мной товарищ, рябоконевец.

— Зови его, едем с нами… По дороге расскажешь про Георгия. Он был моим другом…

Окружающие Рябоконя офицеры внимательно разглядывали Тимку. Плотный, высокий, черноусый Рябоконь молчал, как будто что–то припоминая. Тимка стоял перед ним навытяжку, отдавая честь.

— Ординарцем у председателя ревкома Семенного был?

— Точно так, господин полковник, — ответил, смутившись, Тимка.

Лица офицеров сразу омрачились, многие переглянулись. Хорунжий Ярчук перестал улыбаться и уже недоверчиво взглянул на Тимку.

Но Рябоконь, зная, очевидно, причину поступления Тимки в ординарцы, протянул приветливо ему руку и, притянув его к себе, грубовато–ласково обнял. Офицеры заулыбались.