Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2016

Доверие

Помню старый двор, соседа ДюбеляПосле третьей ходки на крыльце.«На печеньку. Чо надула губы-то?»Песни пел, срываясь на фальцет,Снова заговаривал: «Дерябни-ка.Чо, не хочешь? Ладно, бля, сиди».Допивал, хрустел зелёным яблоком,С хрипом рвал тельняшку на груди.«Верка, никому не верь, запомни-ка.Друг подставил, сука, скоморох,Сделал из шахтёра уголовника,Скажет пусть спасибо, что подох.»Снова пил и плакал: «Друг, пойми же ты.

Я ж ему всегда, во всем… урод!»Дюбель помер. Я зачем-то выжила.Может, чтобы верить, хрен поймет.Жизнь – не сто пятнадцатая серия,Не щенячий визг «люблю-умру».Нитка жизни из клубка доверияТянется, мотаясь на ветру.Прав ты, Дюбель, был, когда советовал:Мол, не верь, поверишь, сбросят вниз –Только те, кто нам не фиолетовы,Режут-укорачивают жизнь.Стать родными – говорят, сокровищеВ зачерствевшей ломаной судьбе.Только беззащитной ты становишься,Семечком, пушинкой на губе.

Обожглась. Обиды-то – немерено…Но молчу, стирая соль со щёк:Жизнь короче на одно доверие,Только врёшь, не кончена ещё.

За грибами

Нынче всё остыло разом,Иней на траве.Мой хороший, кареглазый,Спи в своей Москве.Я сегодня за грибами:Два ведра, мешок.Месяц роет по-кабаньи,Может, груздь нашёл.Звёзды меньше, небо шире,

Месяц хочет есть.У тебя в Москве – четыре,На Урале – шесть.В одеяло бы закутать:Сон, тепло, уют.Между нами не минута,Больше ста минут.Лесовик хихикнул в спину:Вот и грузди, стой…Пробивать мне жисть-суглинокГлупой головой.Думать: вдруг не срежут ножку,На ветру дрожатьИ любимому в лукошкоПрыгать без ножа.

Медвежонок точит коготь,Весь восток в огне.Как грибов-то нынче много,Говорят, к войне.Ты не думай о плохом-то,Спи, хороший мой.Зажую черняшки ломтик,Всё, пора домой.Лесовик смеется тяжко,Пробежала мышь…Я не срезана пока что.Ты меня хранишь.

Не оставь

В этом теле – минимум три души, и у каждой больше семи путей. Первой прямо в руки плывут ерши: хороша уха для её детей. Ей с работы мужа-губана ждать, греть ведёрный чайник – с вареньем пей, и горбатых ландышей-жеребят запрягать в тележку неспешных дней. На святую Пасху рядиться в шёлк, красоваться – в ушках блестит рыжьё. Если вдруг заявится серый волк – за белёной печкой лежит ружьё.

У второй – в шатре конопля и плов, а её слова – золотой шербет. За неё Иаков служить готов восемь раз по восемь пастушьихлет. Запоёт псалмы – и заплачет полк: рядовые – Сим, и Яфет, и Хам. Ей не страшен даже тамбовский волк – слушать песни ляжет к её ногам.

А у третьей – кинь, и выходит клин, вместо крыш и лавок – одни горбы. Ей в ладони плачет пяток рябин и дубок у крайней кривой избы: за живых и тех, кто уже ушёл, за Васятку – мать заспала мальца, за Степана с заворотом кишок, за Никиту – он заменил отца. Всё бы славно, если б не три по сто, а потом пивка, а потом базлать. Третьей слышать: «нету для вас местов», «убирайся», «дурочка», «не со зла»…Третьей – с детства спать на краю крутом: у дощатой стенки сопит сестра. Серый волк-волчок залезает в дом, под лунищей шкура его пестра. Это сон, а может, лихая явь: подойдет и сцапает за бочок… Ты вот эту девочку – не оставь. Ей не выжить, если придет волчок.