Племенной скот

– Ладно уж, уймись, Елисей! – досадливо поморщился царь. – Потом поговорим, после. Ты ешь-пей сейчас. Вот, – продолжил он шепотом, наклонившись к Василисе и Ивану, – уже на пир его позвал. Думал, под шумок да под закусочку, да ради праздничка помягчает. А он ни в какую! А кожи нужны: и на армию, и себе одежу пошить…

И, подперев щеку рукой, царь загрустил. Иван улыбнулся: в такие моменты царь был похож на ребенка несмотря на все свои морщины.

– А вы, – наклонившись над столом, Василиса тоже зашептала, – не думали у себя кожевенное производство открыть?

– Так нет у нас в Маслово кожевенников.

– А вы их приманите.

– Это как? – Царь заинтересованно поднял голову.

– Вы вот скажите: люди ваши дань платят? Или, там, мзду, ясак… В общем, деньги в казну.

– Платят. А как же? А как же иначе армию содержать, думных бояр, двор тож? Это ж государство! – Царь приосанился.

– Ну вот. А вы и объявите, что кожевенникам, которые тут будут селиться, налога платить не надо, и что, напротив, землю вы им дадите под постройку домов, да тесу на избы. Да вы знаете, как они к вам повалят? У Елисея вашего Петровича скоро ни одного не останется, все у вас будут. Вы только велите им селиться не в городе, а у стен, своей слободой. Так и город-то ваш прирастать будет. А стену крепостную потом перенесете.

– Ну девка! Ну девка! – Царь от восторга даже подпрыгивать стал на месте. – Вот царицей кому быть, не то что этой квашне! А давай мы Даньку с Танькой разведем, а тебя за него отдадим, а? Чтоб за царство я спокоен был, а?

– Нет, не надо, Афанасий Михайлович, – Василиса тихонько улыбнулась, – я уж лучше с Иванушкой останусь.

– И то верно, – царь поспешно согласился, понимая, что погорячился. – Чего по женихам-то скакать? Не шалава, чай! А теперь вот скажи мне, – в глазах царя зажегся огонек, и Иван понял, что отец теперь не отстанет, – вот ярмарка наша хиреет. Все купцы-торговцы едут в Перхурово, а к нам только те, кто похуже. И что мне теперь делать?

Царь придвинулся к Василисе совсем уж близко, и рука его, сминая драгоценную парчу, цепко ухватила руку красавицы, а грудь примяла жареных рябчиков, горой лежащих на блюде посреди стола. Ивану неприятно было смотреть на отца. Он видел, что Василисе тоже неприятно, но он бессилен был что-то сделать.

Тихий разговор о торговле и внутренних делах государства скоро перестал его занимать: Иван был третьим сыном, и к делам государственного управления его не допускали. Сначала царевич сидел, скучая, а потом, пораженный внезапной идеей и немного успокоившись по поводу намерений отца, потихоньку вышел из зала. Длинный коридор встретил его прохладой и свежестью. Иван поспешил прочь, побежал по многочисленным переходам, вверх и вниз по лестницам – и наконец достиг комнаты невесты.

Здесь было темно. Лишь тлели, совсем не давая света, угли в печи. Иван раздул их, подбросил дров и засветил пару свечей. То, ради чего он пришел сюда, обнаружилось на лавке: крохотный, едва заметный сверток темно-зеленого лягушачьего цвета.

Царевич взял его, повертел в руках. От случайного нажатия сверток, щелкнув, раскрылся сам, и из узкой, похожей на пасть какой-нибудь гадины, щели полезла тонкая лягушачья кожа.

Иван дотронулся до нее: кожа была бархатистой и теплой, словно даже без своей хозяйки оставалась живой, и это внушило ему еще большее отвращение. Он отбросил ее от себя. Кожа распласталась на полу, из-под неряшливой буро-зеленой кучи выпросталась вдруг пустая, незаполненная плотью рука с узкими, похожими на щупальца пальцами. Вокруг плясали по половицам отблески огня из неплотно прикрытой топки. Взяв кочергу, Иван подцепил ею шкурку. Он еще какое-то время смотрел на нее, поворачивая то одной, то другой стороной, и все не решался сделать то, за чем пришел. Однако вскоре на лестнице послышались торопливые шаги: кто-то спускался. Иван вздрогнул. Быстрым движением он пихнул кочергу в печь. Кожа затрещала, вспыхнула, съежилась. Тонкая рука взметнулась на мгновение вверх, будто прося пощады. Послышался сдавленный крик. Иван обернулся: в дверях стояла Василиса. Прикрыв рот рукой, она смотрела на Ивана.

– Прости, – сказал он и вышел из комнаты. Ему было плохо, он чувствовал себя виноватым, но в тот момент точно знал, что все сделал правильно, и надеялся, что Василиса тоже когда-нибудь это поймет.

Он лег в кровать, укрылся по горло одеялом, как укрывался только в детстве, и почти сразу уснул. Ничто не мучило и не тревожило его в эту ночь. Он был уверен, что внизу, в маленькой уютной комнате спит сейчас обычная, живая женщина, ничего общего не имеющая с нечистью.