Пленники Сабуровой дачи

— Особые обстоятельства знаю, — вмешалась Двойра. — Светланку уволили из библиотеки Короленко, ей было нечем кормить Вовку и…

— Не совсем так, — продолжила Лариса. — Зимой 41-го Света встретила на базаре Тосю. Ну, ту сумасшедшую, помните?

Морской, конечно, помнил про Тосю. Бедная женщина. Хмурая, совершенно седая, пережившая большое горе во время голода начала 30-х. Она пришла в Харьков абсолютно безумной, потерявшей сразу и память, и всех родных. Света тогда хлопотала, чтобы бедняжку забрали на лечение к Якову в институт. И чудо свершилось. Тося вспомнила свое прошлое и смирилась с ним, социализировалась, перестала нести чепуху и грызть ногти, прекратила впадать в детство и рыдать по малейшему поводу. Женщина оказалась надежной, трудолюбивой, и осталась в психоневрологическом корпусе уже на правах технического персонала.

— Узнав, что Света лишилась работы, Тося без лишних слов — ну, вы же знаете, она у нас бабушка немногословная, — Морского покоробило дочерино «бабушка» применительно к женщине, которая была, вероятно, ровесницей ему самому, но вмешиваться он не стал, — в общем, Тося потащила Свету прямиком к Игнатову. — продолжила Лариса. — И тот рассказал о своей страшной тайне. Вы еще, наверное, не знаете о трагедии Сабуровой дачи? Все отчеты в органы Александр Алексеевич уже сдал, но газеты про это еще не писали. Когда институт эвакуировали, Игнатова оставили в Харькове, потому что должен же был кто-то руководить оставшейся тут частью больницы. Александру Алексеевичу сказали: «Ты русский, беспартийный, тебя не тронут, так что тебе и оставаться». Варианты отказаться он даже и не искал. В тот момент в Сабурке лечилось 1700 пациентов. Осталось много сотрудников из младшего и среднего медсостава и даже некоторые врачи — штук 20, не больше, — измерение врачей «штуками» Морскому тоже не понравилось, но он снова промолчал, не желая перебивать дочь. — С запасами продовольствия, топлива и всяких там медицинских препаратов тоже было все неплохо. Не вмешайся фашистская гадина, больница спокойно прожила бы на самообеспечении чуть ли не год. Тем более, большинство больных выписали по домам или передали еврейской общине. Осталось всего 470 пациентов.

— Знаешь, дочь, — Морской достал записную книжку и карандаш. — Я уже предвижу интересную заметку. Числа, конечно, придется еще сверить, но давай-ка я буду записывать.

— Это будет очень печальная история, — вздохнула Лариса. — Газета должна нести людям оптимизм, так что никто твою заметку печатать не станет. Всех пациентов фашисты однажды взяли и расстреляли. А Игнатов в ужасе понимал, что ничего не может поделать. Это было в декабре. Немцы к тому времени уже разграбили половину запасов больницы, приспособили большинство корпусов под свой лазарет, устроили конюшню в корпусах, где раньше работал отдел папы Якова, но наша больница все еще как-то функционировала. И вот однажды на территорию института пригнали 10 грузовиков и через переводчика приказали всех больных собрать за два часа и перевезти машинами в Полтаву. Прямо сейчас. «Да, прямо вот так вот в больничном белье пусть эти психи в машины и грузятся». Машины уезжали и возвращались слишком быстро. К тому же ехали они в противоположном от Полтавы направлении. Игнатов заподозрил неладное, попытался объясниться. Нес нелепицу, которая, как ему казалось, может смягчить фашистов. Говорил, что он, конечно, слышал о необходимости уничтожения «психически неполноценных лиц ради чистоты будущей нации», но ведь среди больных были и неврологические! И один сотрудник института, лежавший с пневмонией, тоже был погружен в эти злополучные грузовики! И два доктора, которым совесть не позволила оставить больных в тяжелых условиях пути, тоже сели в машины! Александр Алексеевич кричал все это, метался, но переводчик даже не стал переводить, ограничившись жестким «приказ очистить территорию». Позже выяснилось, что все вывезенные в грузовиках были немедленно расстреляны.

— Хм… — посреди общего тягостного молчания вставил Морской. — Пожалуй, эта история — отличный материал для обличительного процесса против зверств фашистской нечисти. Отдам ее Толстому.

— Да погоди ты со своей работой! — одернула Двойра. — А ты, доченька? Ты-то тут при чем?

— Дело в том, что Александр Алексеевич тогда сумел спасти трех больных, — быстро прошептала Лариса. — Когда понял уже, что происходит, и смекнул, что количество вывезенных будет несколько больше, чем количество числящихся по бумагам больных, он наказал Тосе спрятать в подсобке хоть кого-нибудь. Она успела спасти только троих. Тех, что оказались рядом и при этом могли передвигаться и были в сознании. Ночью их перепрятали в катакомбы.

— Куда? — удивился Морской.