Пленницы судьбы

В Грузино был всюду разлит страх, который и гнал гостей подальше от этого гнезда дракона. Историк В. М. Глинка, побывавший в Грузино до войны, в огне которой и погибло имение, пишет, что как-то хранитель оставил его одного в антресолях дворца, чтобы командированный ученый смог спокойно поработать с документами аракчеевского архива. Внизу, пишет Глинка, был слышен шум — шла экскурсия, и «вдруг на меня напал страх. Мгновенно, до предела ясно представил себе, что я, стоящий здесь, замерев в неподвижности и напряженно слушающий человек, совершил нечто такое, за что должно неминуемо последовать жестокое телесное наказание... Честное слово: у меня в эту минуту болезненно сжалось и застыло все тело, похолодела спина и взмокли ладони. Я мучительно ждал, что меня позовут, изругают, пошлют на боль и стыд. И этот приказ отдаст сейчас кто-то, находящийся вон за той дверью, чей голос уже звучит в моих ушах... Рука дрогнула, я уронил жестянку с окурками и пришел в себя. Зажег потухшую папиросу, затянулся, отер вспотевший лоб. Экое наваждение! И с чего бы? Верно все от того все-таки, что не раз говорили о жестокости, царившей в этом доме. Но почему именно здесь, сейчас? Я нахожу на это только один ответ. Видно, когда-то, на этом самом месте некто пережил что-нибудь подобное. Чем-то провинился и ждал, стоя у этого окошка, неминуемого наказания. И вот что-то от его ощущений дошло до меня, оказавшегося здесь, может статься, в тот же час, при том же освещении, в такой же выжидательной тишине, и заставило ужаснуться и замереть, как замирал он, бедняга, этот неведомый мне дворовый человек больше ста лет назад». Когда хранитель вернулся на антресоли, Глинка спросил его, что находилось здесь при Аракчееве? «Здесь? Сервизная кладовая. Шкафы с фарфором и хрусталем стояли. А что? — Так, ничего... — А сам подумал: наверное, он, бедный, разбил что-нибудь в тот раз. Выскользнула из рук стопка тарелок, например...»

Летом 1825 года Аракчеев говорил генералу Маевскому: «Я убедился, что Бог любит меня... Мое Грузино и этот сад каждый миг приносит мне радость». Как жестоко он ошибался! 10 сентября Аракчеев, узнав из письма о болезни Настасьи (так управляющий готовил барина к несчастью), заподозрил неладное и полетел в Грузино. Не доезжая имения, встретил он на мосту строительного отряда капитана Кафку, домашнего человека в доме, но который не знал о принятой управляющим предосторожности. Граф, остановил коляску и спросил Кафку: «Что Настасья Федоровна?» — «Нет никакой помощи, ваше сиятельство; голова осталась на одной только кожице». Услышав это, граф понял, в чем дело, и заревел диким голосом. В Грузино он явился совершенно неузнаваемым... «Вид плачущего Аракчеева, — писал очевидец, — представлял зрелище до того поразительное, что... стало жутко, стало даже жалко его».

Мысль об убийстве Минкиной созрела в людской Грузина давно — тиранство фаворитки стало превосходить все возможные пределы. Как-то одна из горничных рассказала подругам, что видела, как в спальню к Настасье прилетел... змей. На девушку донесли, и разъяренная Минкина хотела вырвать у сплетницы язык. Но не успела — ее брат, поваренок, зарезал госпожу. Он, в отсутствие Аракчеева, напал на спящую Минкину и стал бить ее ножом. Она отчаянно сопротивлялась, но убийца был упорен и вскоре превратил тело Настасьи в кровавое месиво и отрезал у нее голову.

Когда Аракчеев добрался до Грузина, всем показалось, что он обезумел. Он ревел как раненый зверь, часами валялся на залитом кровью полу, стонал и рыдал. Затем граф самолично взялся расследовать убийство. Правда, при этом он боялся, как бы и его не зарезали, и, будучи трусоват, старался спать в окружении множества людей. И в обычное время он менял места ночевок даже в своем доме и, боясь отравы, приказывал готовить на особой, закрытой для всех кухне. А тут такие события... Когда же хоронили Минкину в усадебном соборе, он рвался прыгнуть в склеп и остаться там навсегда.

Повар и сестра его были засечены до смерти. После зверских допросов десятки дворовых-заговорщиков ждал скорый и неправедный суд: их также секли на площади. Целые реки крови были пролиты в память погибшей. Все это походило на страшное языческое жертвоприношение. Сам Аракчеев носил на груди платок, пропитанной кровью Минкиной. Позже, уже после всех этих зверских беззаконных казней в Грузине, новгородский губернатор, допустивший многочисленные нарушения закона в угоду мстительному Аракчееву, был разжалован и сослан в Сибирь.