Плесень

«Аркадий стоял в выгребной яме. Жижа доходила ему до горла, поэтому дышалось легко. Даже не надо было на цыпочки приподниматься. Дело в том, что Аркадий был выше среднего роста. А о тех, кто ростом не вышел, Аркадий старался не думать. Да и стараться-то было особенно нечего. Не думал, и всё. Потому что думал он в основном о другом. О жизни и о её смысле. О несправедливом устройстве мира: одним — всё, а другим — ничего. Кто-то кому-то на плечи залезает. А иногда соскальзывает и плюхается обратно. Волну гонит. А ты подбородок задирай, чтобы не захлестнуло.

Какой-то неприятный звук отвлёк Аркадия от высоких мыслей. Аркадий повернул голову и увидел Бориса, колотившего в отдалении молотком по скамейке.

— Эй, ты, — окликнул его Аркадий, — чего стучишь?

— Гвоздь забил, — отозвался Борис, — вчера штаны порвал.

— Да, — согласился Аркадий, — жизнь полна неприятностей.

Аркадий от природы обладал философским складом ума.

Борис аккуратно протёр скамейку тряпочкой, сложил её вчетверо и засунул в портфель вместе с молотком. Затем сел, не забыв поддёрнуть светлые брюки, чтобы не пузырились на коленях. Пиджак на нём был такого же цвета, светло кремовый.

— Вот теперь хорошо, — сказал Борис, — не зацепишься. И другие люди не зацепятся.

— А чего это ты о других-то так заботишься? — удивился Аркадий. — Они-то тебе что хорошее сделали?

— Да вроде бы ничего, — согласился Борис.

— Ну, вот видишь! — не унимался Аркадий. — Живи себе спокойно, не суетись. Чего лишний раз утруждаться? Ты ж помнишь, где тот гвоздь торчит? Вот и не садись на него другой раз. Рядом садись.

— Тебя послушать, так и работать не надо, — не согласился Борис.

— А зачем работать? — удивился Аркадий. — Ты посмотри на себя: крутишься как белка в колесе, пашешь, как папа Карло. А зачем? Чтобы костюмы покупать и лучше других выглядеть? Чтобы в ресторанах жрать и на собственной машине на работу эту сраную ездить?

— Да уж всё лучше, чем в говне по горло стоять, — огрызнулся Борис.

— Ах, вот как! — возмутился Аркадий. — Да как бы вы без нашего говна жили? Ведь каждую неделю ваша говнососка приезжает, наше говно сосёт. Поля-то вам удобрять надо?

— Так вам же за это платят, — возразил Борис.

— А чем платят-то? — закричал Аркадий. — Ножками генетически испорченных кур? На тебе боже, что нам не гоже? Мы и без этих ваших подачек проживём, с голоду не подохнем. У нас своего, родного говна хоть завались, хоть залейся! Скажешь, пахнет неаппетитно? Зато с утра до вечера надрываться не надо.

А ты сам-то, тоже вон, сидишь, нюхаешь! Не нравится? А мы привыкли. Мы всё вынесем! Не первый век в говне сидим! Были и хуже времена — друг друга есть приходилось. Выдюжили! Зато никому не удалось нас поработить! И на ваших капиталистов вкалывать тоже не станем!

— Погоди, — возразил Борис, — а ну как говно у вас в яме кончится? Чем тогда жить-то будете?

— Ни хрена, не кончится! Вон говнососка ваша каждую неделю целую цистерну увозит, а у нас уровень ни на сантиметр не понизился.

— Ну, ладно, — Борис встал со скамейки, — наверное, правду в старину говорили: «Каждому — своё». Мне на работу пора.

Аркадий искренне удивился такой наглости. Как это его собеседник смеет прерывать разговор, когда у него, Аркадия, ещё столько аргументов остались невысказанными: и о приоритете духовных ценностей над материальными, и о промывке мозгов Голливудом, и о преимуществе чистоты православия над прагматичностью протестантизма. Выловив какашку потвёрже, Аркадий, с ловкостью игрока в водное поло, запустил ею в своего чистюлю-оппонента.

Какашка шмякнулась точно между лопаток и по кремовому пиджаку потекла коричневая вонючая струйка. Борис изумлённо обернулся. — Ты чего? Совсем обалдел?

Снял пиджак, осмотрел. — Ну вот, только вчера из химчистки. Тебе что, делать нечего?

— Не «делать нечего», а справедливость восстанавливаю, — с достоинством ответил успокоившийся и удовлетворённый Аркадий.

Борис внезапно осознал полное своё бессилие. Смешно ведь какашками в Аркадия швыряться — он и так в говне. А руки испачкаешь».