Пляска в степи (СИ)

Задумавшись, воевода краем глаза проследил, как несколько парней на руках тащили раненого вниз, унося со стены. Стрелы нигде было не видать, но вот кровища у него из шеи хлестала...

Эх, коли б было у него побольше людей да дул бы попутный ветер, выехал бы он за ворота с небольшим отрядом да пострелял тех умельцев, которые нынче засеку рубят. Но людей было мало, и дядька Крут не мог ими понапрасну рисковать. Потому им одно и оставалось: отстреливаться да уповать, что придет на подмогу князь.

Про которого они не ведали даже, жив ли он.

Но дядька Крут крепко верил, что Ярослав придет. Надобно только его дождаться. Не мог его воспитанник сгинуть от клятых хазар. Не мог. Он уже спешит им на выручку, а их дело — держаться.

День так и прожили.

Надобно сказать, что засеку они все же поставили на совесть: крепко просмолили и деревья, и веревки, навязали мудреных узлов, заострили со всех концов палки да сбили плотно-плотно, чтоб протиснуться было невозможно. Потому она и порядком Святополка задержала: долго его воины с ней возились, осыпаемые градом стрел; долго не могли разобрать-развязать.

А после засеки дядька Крут на земляной вал уповал. Наткнуться на острые, вбитые в землю колья лошади да люди, еще часть перемрет.

К вечеру стало малость потише. Верно, Святополк решил, что торопиться ему не с руки, и людей на ночь чуть дальше увел. Воевода для острастки все же велел стрелять изредка по засеке, проверять, не снует ли там кто-то в темноте. Расставил на ночь людей вдоль стены и впервые за весь день спустился вниз, на подворье.

Нынче факелов не зажигали, довольствовались светом луны да масляной лампы: по огненным отсветам больно удобно стрелами бить. Дядька Крут велел остеречься.

Они с Будимиром умывались из небольшого ковша, когда крутившийся подле них мальчишка-князь воскликнул с горечью, которая бывает лишь у безусых отроков.

— Вот бы ночью на них напасть! — и он взмахнул рукой, сжатой в кулак.

— О таком токмо в баснях сказывают, — воевода усмехнулся несмотря на усталость.

А вот Будимир задумался и почесал темную бороду.

— А что, князь дело говорит, — сказал он и поглядел на отца. — Коли сбоку где-нибудь по веревке спуститься да стену оббежать... Вон, и луну уже скоро затянет, темнотища будет, — он указал рукой на небо, на котором и впрямь черными пятнами выделялись громадные облака.

— Совсем ты рассудка лишился, как я погляжу, — воевода постучал кулаком себе по лбу. — Не вздумай даже! Токмо людей зря положишь.

— И снег стаял. Земля темная, — продолжал гнуть свое Будимир. — Долго мы еще на стене прокукуем? Ну день, может, два, коли Святополк обленится. А потом все едино — помирать. Не в полон же к нему идти.

— И что ты там сделаешь? Убьешь троих и сам ляжешь. Какой в этом прок?

— Лагерь им подожжем.

— Чем, дурья твоя башка? Смола почти вышла вся!

— Немного еще осталось. Бать, будет тебе. Сам ведаешь — надо идти. Коли не делать ничего, так и помрем!

— А засеку как ты обойдешь, а?

— Ну, пролезем где-нибудь. Нам много не надо, мы ж не конная дружина, — и Будимир подмигнул отцу.

Дядька Крут покосился на Желана, невовремя открывшего рот, и тому мгновенно захотелось провалиться под землю.

Ближе к середине ночи воевода сызнова вернулся на стену. На сердце у него было тяжело. Где-то там, под покровом темноты, по веревке на землю спускался его сын с несколькими своими людьми. На то, чтобы пропитать тряпки, которые они навязали на стрелы, ушли все запасы смолы.

Мучительно медленно тянулось ожидание. Воевода шагал из стороны в сторону, заложив за спину руки, и искоса поглядывал за стену — туда, где под покровом темноты стало на ночь святополковское войско. Костров они, знамо дело, не зажигали. Но дозорных точно выставили. Издалека было не разглядеть, но в любой момент отряд Будимира мог напороться на врага. И не стало бы у воеводы тогда сына. Добро, женщин из терема он выпускать не велел, и жена его ничего не ведала.

Подпирая плечом сруб, на крыльце тяжко вздыхал князь Желан, наблюдая за тем, как маялся воевода. Он сказал, не подумавши, а теперь десятник Будимир мог погибнуть... а вот коли б он смолчал...

Когда вдалеке мелькнула первая вспышка, воевода припал грудью на частокол и впился ладонями в острые выступы, не замечая боил. Следом за вспышкой один за одни пошли всполохи, расчерчивающие ночную темноту. Занялся первый огонь, послышались отдаленные, глухие голоса людей. Испуганно заржали лошади.

Дядька Крут прикипел взглядом к тому далекому огню и глядел вперед, не отрываясь, и слышал лишь, как быстро-быстро колотилось его сердце. Он смотрел вперед, силясь увидеть сына, хоть и ведал, что не получится. Но продолжал упрямо стоять на месте и смотреть, словно от этого зависела его жизнь. За первым огнем последовал второй, третий, четвертый...

Потом воеводе показалось, что в свете пламени увидал он силуэты людей. И они все приближались и приближались к засеке и стене, и вскоре он расслеповал, что одни — преследовали, а другие — убегали. Не мешкая, дядька Крут вскинул к лицу лук и прищурился. Далеко было, да еще и в темнотище...