Плюшевый мишка

Он обходил этаж за этажом, неизменно всегда в белом, затем внезапно закрывался у себя в кабинете, чтобы достать бутылку из шкафа, запертого на ключ.

Не лучше ли было бы носить пистолет при себе? Если этот эльзасец и не сумасшедший в медицинском смысле этого слова, у него тем не менее все признаки одержимого. Идефикс. До сих пор он довольствовался тем, что подсовывал под стеклоочиститель его машины угрожающие записки, хотя каждый день имел возможность выстрелить в профессора, на худой конец – каждый вторник, если это был его выходной. Сколько же времени это тянется?

Где он живет? Нашел ли он работу? Может быть, он угрожает, чтобы самому набраться храбрости? Или он хочет, прежде чем напасть, насладиться страхом ненавистного ему человека? Или он поджидает случая, когда профессор будет один, без Вивианы?

А в самом деле, что известно его секретарше? Все? Почти все? Почему за эти шесть месяцев она ни разу не заговорила о санитарке, пышнотелой и розовой, имя которой он только теперь узнал из газет?

Для него она навсегда осталась Плюшевым Мишкой, так окрестил он ее в тайнике своей души в первую же ночь, когда ехал в такси домой, на улицу Анри-Мартэн. В ту ночь ему пришлось дважды принимать роды, потому что доктор Одэн был в Италии, на конгрессе медиков. Как всегда, он отправил Вивиану спать. Вспомнилась подробность: им не удалось закончить обед в ресторане на Центральном рынке, потому что едва им подали десерт, как его вызвали в клинику.

Он сновал из одной палаты в другую, поочередно присаживался то к одной, то к другой роженице, давал отрывистые инструкции мадам Дуэ и акушеркам. Клиника была переполнена, и, как бывает в таких случаях, те пациентки, до которых дело еще не дошло, вместо того чтобы спокойно спать, чувствовали нервозность в атмосфере и то и дело звонили по пустякам.

Пятая разродилась двумя близнецами почти в полночь, так что были затруднения – каким числом их регистрировать.

Другая пациентка – первородящая – мучилась схватками с утра и совсем пала духом; Шабо тоже считал, что роды затянулись, и много раз уходил прилечь. Наконец в четыре часа она разродилась, и вскоре большая часть персонала исчезла, коридоры опустели и погрузились в тишину, едва освещенные ночными светильниками.

В ту ночь он выпил не то два, не то три стаканчика коньяка. Только он успел запереть шкаф и переодеться, как сообразил, что уже давно слышится раздражительный звонок. Машинально взглянул на табло. Звонила девятая очень требовательная пациентка: она родила шесть дней назад и без конца требовала санитарку по любому поводу.

На найдя санитарки, он зашел в конец коридора, в заднюю часть здания, где находилось дежурное помещение для персонала. Комнату освещал только слабый свет из коридора. На смятой постели он разглядел белокурые волосы и лицо спящей (почти детское личико, с удивлением отметил он); от сна ее щеки разгорелись жарким румянцем.

Девушка была ему незнакома. Должно быть, недавно в клинике, может быть, даже это ее первое дежурство. Как часто бывает, когда дежурят ночью, под голубым халатом, распахнувшимся сверху до пояса, на ней больше ничего не было.

Сколько бы ни перебирал он свои воспоминания почти пятидесятилетнего мужчины, никогда еще не встречал он настолько восхитительной и волнующей картины. Чувствовалось, что девушка достигла самых глубин здорового сна, чуть надутая нижняя губка сложилась в блаженную гримаску.

Когда он склонился над ней и тронул за плечо, она не проснулась. Только затрепетала всем телом, словно его прикосновение вошло в ее сон и растворилось в нем.

Кто поверит ему сегодня, если он скажет, что испытывал нежность к ней? И все же его движения были исполнены нежности, когда он раздвинул края халата, чтобы высвободить ее груди. Тяжелыми и жаркими были они под его ладонями, и она снова вся затрепетала, но на этот раз неясная улыбка озарила ее лицо.

Прошли месяцы, а он и сегодня не может сказать, понимала ли она в ту ночь, что с нею происходит. Шелковистой была ее кожа, кожа блондинки, и, лежа во влажной постели, девушка казалась такой невинной, что напомнила ему толстого плюшевого мишку, с которым дети любят спать в обнимку.

Он не искал оправданий и не пытался объяснить свой поступок. В глубине души, перед лицом своей совести он был уверен в одном: никогда в жизни он не был так чист, как тогда, с нею.

И сама она, чувствуя, как он прижимается к ней, раскрывала объятия, раздвигала колени, не переставая улыбаться, не подымая ресниц. Затем с легким стоном раскрылись ее губы, затрепетали веки, но ни разу не удалось ему заметить блеснувшего из-под них взгляда.

В тот миг, когда он на цыпочках выходил из комнаты, она одним движением перевернулась на живот и снова уснула глубоким сном.

Из девятой по-прежнему звонили с краткими перерывами. Он нашел наконец мадмуазель Бланш – она выходила из другой палаты. Он слукавил:

– Можно подумать, что на дежурстве никого нет.

– Иду! – откликнулась она, хотя это не входило в ее обязанности.