Плюшевый мишка

Ее комната уже с утра была полна цветов, и для каждого букета она сама выбирала подходящую вазу. На ночном столике – блокнот и карандаш.

– Вспоминаете, профессор?

В прошлый раз она сама отмечала частоту схваток – сначала каждые двадцать минут, затем – каждые десять, наконец – каждые три минуты.

– Когда дойдет до трех минут, я вам позвоню. Договорились?

– Позвоните мне, когда дойдет до десяти, так будет лучше.

Он бросил беглый взгляд в окно, но из этой палаты был виден лишь крохотный кусочек тротуара.

Следующий визит был в детскую, где пятеро новорожденных лежали в ряд на затянутых полотном кроватках, пока медсестра кормила одного из них.

Он осмотрел младенца египтянки; казалось, у него совсем нет лба – так низко росли черные длинные волосы.

– Позвоните мадмуазель Роман и скажите, что те господа могут повидать ребенка – разумеется не здесь, а где-нибудь в коридоре, что ли. И проследите, чтобы никто к нему не прикасался...

Обычная рутина. Он шел от палаты к палате, с виду спокойный, бросал взгляд на температурный листок, на протягиваемый ему анамнез, на несколько минут присаживался у кровати, несколько минут успокаивающей болтовни...

Ну кто бы мог заподозрить его в том, что он больше занят тротуаром под окнами, чем пациентками?

Дважды тот человек приходил во вторник с утра, а последний раз – в субботу; вероятно, в эти дни он был свободен от работы.

Если он опять сделал то же самое, значит, Вивиана вытащила записку из-под «дворника», а Шабо ничего не сказала. Возможно, и так. Она бы умолчала и о полицейском инспекторе, если б он сам не заметил его, проходя мимо застекленного кабинета мадмуазель Роман.

Какую цель преследовала его секретарша, поступая таким образом, – оградить его от лишнего беспокойства? На нем была клиника и персонал, консультаций на улице Анри-Мартэн и служба в Институте материнства в ПорРояле. Он нес ответственность за своих ассистентов и учеников-практикантов. Сотни женщин верили в него.

И тем не менее он был уверен, что в глазах Вивианы Доломье, получившей все свои знания из его рук, он существо слабое, нуждающееся в опеке.

Неужели и другие представляют его таким?

Он обошел палаты дважды и остановился у окна, откуда лучше всего была видна улица, и на этот раз, как он предчувствовал с самого утра, тот человек был здесь: запрокинув голову, он всматривался в фасад клиники и наконец уставился на окно, из которого прямо на него глядел Шабо.

Откуда он знал профессора? Может быть, на него указал один из служащих, когда Шабо спускался с лестницы к машине? Или его выследили от самого дома на улице Анри-Мартэн?!

Несмотря на расстояние и разделяющие их голые деревья, они впервые противостояли друг другу лицом к лицу – до сих пор Шабо мог заметить несколько раз только неясную тень, неприметный профиль.

Сегодня он намеренно задержался у окна, сосредоточенный, безразличный к непрерывному хождению за его спиной медсестер и санитарок, завороженный видом этого человека, до которого ему не было дела и который так разрушительно вторгся в его жизнь.

Человеку было года двадцать три – двадцать четыре, и, несмотря на холодное время, он был без пальто. Его костюм, плохого кроя, из довольно грубой ткани, из тех, что покупают себе крестьяне в ближайшем городе, дополняли грубые башмаки. Короткие белокурые волосы по контрасту с загорелым лицом казались совсем светлыми.

Если бы у Шабо не было оснований предполагать, что его противник крестьянин из восточных департаментов, недавно прибывший из какой-нибудь деревни неподалеку от Страсбурга, – смог бы он сам догадаться, откуда тот, или нет?

В светлых глазах молодого человека явственно читалась наивность, смешанная с упрямством. Казалось, он был одержим одной мыслью. Шабо вспомнил, что подобные лица ему случалось видеть в больнице Святой Анны, среди сумасшедших, в те времена, когда он собирался посвятить себя психиатрии.

Видит ли его Вивиана там, внизу, из директорского кабинета?

Издали складывалось впечатление, что человек разговаривает сам с собой и произносит нечто вроде заклинаний, не отрывая глаз от лица в окне.

Вот он медленно стал переходить улицу; остановился, пропуская машину, потом замешкался у ворот. Он поднял голову, желая удостовериться, что Шабо видит его действия, в несколько стремительных шагов очутился у спортивной машины и подсунул бумажку под стеклоочиститель.

Прежде чем уйти, он вернулся на то же место против фасада, сжал кулаки и наконец с сожалением удалился, тяжело передвигая ноги.

Профессор выждал и убедился, что Вивиана ничего не заметила, поскольку не спустилась к машине, чтобы взять записку.

Нигде ни души. Он дошел до служебной лестницы и, открыв боковую дверь, оказался в саду. Шабо закурил, чтобы со стороны можно было подумать, будто он вышел передохнуть.

Он был у себя, клиника принадлежала ему, и все же не нужно, чтобы его видели. Правда, и здесь, и дома он четыре-пять раз за день скрывался, чтобы украдкой выпить коньяку и затем разгрызть карамель с хлорофиллом.