Плохая мать

За следующую неделю Митя умотался вконец. Полина не могла уснуть вечером, тяжело вставала по утрам, ночью вскрикивала, отказывалась есть. То плакала, то смеялась. Девочка так и не поверила или не осознала то, что случилось.

– Вот вернется мама, тогда буду спать, – сказала она отцу однажды.

– Откуда вернется? – переспросил Митя осторожно.

– С работы, – уверенно ответила она.

– А кто тебе сказал, что мама на работе?

– Никто. Я и сама знаю. Я уже большая, – невозмутимо заявила Полина.

Полина никогда сама не спрашивала про маму. А Митя и не заводил разговор на эту тему. Только замечал, что дочь потихоньку перетаскивает вещи матери к себе в уголок, на столик рядом с кроватью. Пропала шкатулка с бижутерией – Митя ее обнаружил в нижнем ящике стола. Пропали из общего фотоальбома фотографии Ани – Полина их к себе переложила. Митя делал вид, что ничего не замечает.

Как-то Митя зашел в комнату и увидел, что дочь сидит на полу и разглядывает фотографии матери.

– Твоя мама была очень красивая, – сказал он.

– Я знаю, – спокойно ответила Полина.

– И веселая...

– Ага...

– Тебе рассказать о ней?

– Что рассказать?

– Ну, ты спроси, если что-то тебе будет интересно...

– Ага...

Митя растерялся. Полина не проявила никакого интереса. Не задала ни одного вопроса.

– Ты меня любишь? – спросила однажды Полина. Она залезла на колени к отцу, свернулась клубочком и сидела тихонечко.

– Конечно, люблю, – ответил Митя.

– А мама бы меня сильнее любила, если бы не умерла? – тихо, почти неслышно спросила Полина.

– Не знаю, – ответил он...

Я пришла в музыкалку, а Ирины Валерьевны в классе не было. Я очень обрадовалась. Значит, меньше заниматься. Через полчаса я решила спросить, придет она или нет? Навстречу шла хоровичка. Она держалась за стену и шла очень медленно.

– Здрасте, а Ирина Валерьевна придет?

– Ой, детонька, – сказала, прислонясь к стене хоровичка, – Ирина Валерьевна никогда больше не придет. – И заплакала.

– Можно уходить? – уточнила я.

– А? Иди, детка, иди, помяни свою учительницу... и я помяну...

Я прибежала домой. На кухне с моей мамой сидел незнакомый мужчина.

– Это я виноват, – роняя голову на грудь, говорил Олег Иванович. Он был уже сильно пьян.

– Никто не виноват, – сказала мама.

– Да? – с надеждой спросил Олег Иванович. – Она была так одинока. Мне стало страшно. Я ведь тоже не по-людски поступил.

Олег Иванович шел домой после работы. У подъезда собралась толпа. Стояла «скорая». Он невольно поморщился от неожиданного препятствия – хотелось быстро в душ, поесть, лечь...

– Отойдите, сколько можно говорить? – убеждал людей участковый.

– Что случилось? – спросил Олег Иванович женщину.

– Из окна выбросилась. Дамочка, – охотно объяснила та.

– Зачем? – задал он глупый, но логичный вопрос.

Вместо ответа женщина сначала покрутила у виска, а потом постучала по горлу. Мол, одно из двух.

– А с какого этажа?

– С шестого.

– Насмерть? – опять глупо уточнил он.

– А то как же?

Олег Иванович не стал подниматься и говорить, что знает эту «дамочку». Он пошел назад, на работу. Но, уже дойдя до здания, развернулся и поехал опять домой. И уже со второй попытки сказал, что он – муж, что был на работе и так далее...

Он звонил людям из записной книжки Ирины Валерьевны. Кто-то не сразу понимал, о ком идет речь, кто-то выражал соболезнования, но ссылался на занятость... Так и получилось, что только Олег Иванович положил две гвоздички на свежий холмик на кладбище.

– Это я виноват, – продолжал убиваться Олег Иванович. – Почему она это сделала? Я ведь ничего о ней не знал. Как мне с этим жить? Уже второй раз. Это мне расплата. Как жить-то?

– Так же как раньше. Вы забудете ее быстрее, чем кажется. И еще женитесь, – сказала моя мама.

– Больше никогда! После двух покойниц...

– Угу...

Олег Иванович, как и предсказывала мама, быстро нашел свой идеал женщины. Точнее, она его нашла – соседка. Помогала с похоронами, потом заходила – «подкармливала», да так и осталась. Правда, жениться он не спешил. Глядя на свою спутницу жизни, которая за обсыпанным мукой столом лепила пельмени или резала куриную грудку на оливье, он вспоминал халат, в котором отравилась первая жена, и юбку, в которой лежала на асфальте Ирина Валерьевна. Рисунок на халате помнил, помнил, что на груди был распахнут, что юбка задралась, а вот лиц женщин вспомнить не мог...

Мама каждый день считала, сколько еще ей нужно пробыть в этом Богом забытом городе, чтобы обеспечить нам достойную жизнь в столице.

Аня, Ирина Валерьевна... Вернулись мы из-за меня. Я – семиклассница – ругалась матом, знала тюремный сленг, неплохо «читала» наколки и регулярно задерживалась на школьном дворе, где проходили драки – дрались кусками арматуры.

Что стало последней каплей? Я думаю то, что мама увидела мою расческу – я теряла волосы клочьями. А однажды утром у меня «посыпались» зубы. Хотя нет, не это... Врач сказала, что если я еще раз замерзну, у меня может не быть детей.

Мы приехали домой. Уже насовсем. В Москву.

– Вот моя деревня... пахнет сеном и говном... – говорила мама каждый раз, когда мы заезжали на такси в наш район.

Спали на раскладушках, без белья.