Плохая шутка

«Интересно, а что, если сейчас броситься под поезд, до того, как этот Анку отдаст мне письмецо? Испорчу я ему статистику?»

Подъехал поезд, и Виктор, отвлеченно играясь этой мыслью, зашел в вагон.

Мурка встретила его тихим, как будто подскуливающим, мяуканьем. Старая кошка принялась тереться о ноги хозяина.

– Ну что, Мурка, ждешь? – спросил Виктор.

Кошка, словно соглашаясь, издала звук, похожий в одно и то же время и на мурлыканье и на скрип несмазанных петель.

В квартире стоял запах, который раньше Виктор почти никогда не замечал. Смесь мочи, витаминов и чего-то приторно сладкого. Запах старости и одиночества. Быть может, он долго отсутствовал сегодня и уже забыл, как пахнет его «однушка». А может, сегодняшний день, стоящий того, чтобы его прожить, обострил ощущение безысходности и пустоты. Всего каких-то пару часов назад он сидел с людьми, с которыми его что-то объединяло, даже если это что-то – смерть. Он говорил и не был единственным слушателем своих же слов. Он слушал голоса, и это был не только его собственный голос.

Внезапно Виктору стало страшно. Ему не стоило приходить сюда. Здесь он никому не нужный, напрасно занимающий место мешок с костями. Незаметное пятно, которое можно стереть, а можно и оставить – никакой разницы. Этот безотчетный страх оказался чем-то новым. Когда один день не отличался от другого, чувства притуплялись, и медленное умирание проходило практически незаметно. Просто каждый день он становился чуть ближе к смерти. На один маленький и совершенно незаметный шажок. Никакого трагизма и откровений.

В гостиной до сих пор висела привязанная к люстре веревка, которую он так и не удосужился снять. Петля словно говорила ему: «Если что, я здесь. Можешь прийти ко мне в любой момент, и мы решим твою маленькую проблемку. Не бывает нерешаемых вопросов».

– Да иди ты в задницу, – испуганно произнес Виктор, не понимая, к кому обращается: то ли к веревке, то ли к смерти.

Он достал из холодильника маленький брикет творога, хотел разделить его на две части, но потом просто вывалил весь творог из пакета Мурке в миску.

– Приятного аппетита, – проговорил он.

Странно, но с момента приступа в метро кашель его не донимал. Маленькая конфетка в куче фекалий, как говорила его Катюша. Излишне вежливо, но очень метко. Виктор вспомнил, что тогда, на кладбище в день похорон, сидя на траве под жарким июльским полуденным солнцепеком и глядя на своих мертвых жену и сына, он крутил в голове, словно граммофон заезженную пластинку, одну и ту же мысль: «В этом дерьме нет конфет». Он не хотел об этом думать, но мозг, контуженный шоком, не слушался. Потому что в этом дерьме действительно не было ничего сладкого. Ни единой конфеты.

Виктор резко остановился и уставился в пустоту. Кладбище! Как же он мог забыть! Вот же старый маразматик! Белобрысый ублюдок, который показался ему знакомым во сне, был там в тот день. Виктор, тогда еще на одиннадцать лет моложе, только-только осознавший, что в его куче сладостей все конфеты закончились, сидел на траве. Вокруг бегали люди, раздавались возгласы и плач, а он сидел и думал о дерьме. Метрах в двадцати от того места, где сидел Погодин, расположился высокий, худощавый человек с длинными белокурыми волосами, одетый в черный костюм. Он единственный не суетился: просто стоял и наблюдал за драмой, разыгравшейся перед ним. Виктор не мог разглядеть лица незнакомца с такого расстояния, но цвет волос этого человека и его чужеродность бросались в глаза. Погодин отвернулся, посмотрел на то место, где возле гроба его жены лежало тело его сына, а через минуту человека с белыми волосами уже не было.

Долгие годы этот эпизод не всплывал в памяти. Теперь же картинка в голове казалась отчетливой, словно все произошло пять минут назад. Возможно, воспоминания были ложными, просто фантазией, навеянной рассказом букиниста, но Виктор так не думал. Нет. Одиннадцать лет назад он совершенно точно видел человека, убившего его сына.

«Бретонцы верят, что перед смертью к ним приходит Анку, дабы предупредить их о скорой кончине», – вспомнил Виктор слова Алексея Петровича. И тут же в памяти всплыли и его собственные: «Мы еще с тобой не получали писем от этого белобрысого говнюка».

– Вот так штука, – проговорил Виктор. Никто и не собирался передавать ему письмо. «Белобрысый говнюк» его уже уведомил. Причем уведомил одиннадцать лет назад. Без письма и прочих ритуалов, но уведомил.

Это открытие не вызвало в нем никаких особых чувств. Он и до этого момента понимал, что все это время, с момента смерти своих родных, он просто-напросто медленно умирал. День за днем, год за годом. Он вспомнил еще кое-что из сказанного Алексеем Петровичем и горько рассмеялся.

– Смотри-ка. Оказывается, я на хорошем счету у Бога. Он дал мне одиннадцать лет на улаживание своих дел, – прохрипел он, обращаясь к петле, свисавшей с потолка.

«И судя по всему, я все уладил», – уже мысленно добавил он.