Плохие девочки не плачут. Книга 3

Фон Вейганд безуспешно пытается вернуть контроль над ситуацией, не справляется с поставленной задачей. Сумеречный штиль настораживает, служит немым преддверием яростного шторма. Оттенки эмоций скупо проступают свозь маску — желваки напрягаются в безотчетном стремлении обуздать гнев, уголки губ судорожно дергаются, опускаются вниз.

— П-поверь, — неловко запинаюсь.

— Как это произошло, — бормочет пораженно.

— Обычно так бывает, если люди не предохраняются, — виновато пожимаю плечами.

— Срок? — глухо интересуется он.

— Четыре месяца, хотя нет, почти пять, — расплываюсь в дебильной улыбке. — Сомневаюсь, как правильно рассчитать. В Инете пишут, от последнего дня месячных, но не факт ведь, что сразу после них… короче, около девятнадцати недель, поэтому аборт никак не светит.

Впору постебаться на тему «оттяпаю половину имущества» или «заставлю исправно платить алименты», но я осекаюсь под прожигающим взором.

Фон Вейганд проявляет мало радости.

Не скоростной поезд, не реактивный самолет. Апокалипсис собственной персоной решил нанести дружественный визит.

Сверхъестественное чутье подсказывает — сейчас будут бить. Возможно, даже ногами.

— Ладно, мы оба виноваты, не находишь? — выдаю поспешно, безрассудно усугубляю ситуацию, нарываюсь на мучительную казнь. — Вот только… каких последствий ожидал? Думал, рассосется? Совсем пронесет? Без взрослых штук вроде презервативов и гормональных таблеток — вряд ли.

— Значит, ребенок мой, — медленно кивает, не позволяет разорвать зрительный контакт, словно гипнотизирует горящими глазами.

— Нет, Леонида, — ударяюсь в рискованный юмор. — Помнишь, встречались с ним в Киеве пару лет назад? Ох, черт, я же с ним не спала. Допрос под кнутом не даст солгать. Это ты первый и единственный мужчина на все времена.

Осторожно, высоковольтное напряжение приводит к словесному поносу.

Ну, при данном раскладе уж точно.

Надо сбавить обороты.

— Конечно, ребенок твой, — говорю с нажимом. — Чей же еще?

Ничего не отвечает, просто отворачивается, поднимает куртку с пола и, не глядя, больше не проявляя ни капли внимания, протягивает мне.

— Собирайся, поедем к врачу.

— Зачем? — недоумеваю.

— Врач проведет осмотр и предложит нам методы решения… этой проблемы, — следует ровное объяснение.

— Что? — отказываюсь верить, истерично восклицаю: — Проблемы?!

— Собирайся, — твердо повторяет фон Вейганд. — Не заставляй применять силу.

Хватаю его запястье, сжимаю до боли.

— Не знаю, почему ты не хочешь детей. Из-за чокнутого деда, глубокой психологической травмы, дурацких принципов… в сущности, плевать, — полыхаю от гнева: — Но не смей называть нашего ребенка проблемой!

Он резко отстраняется, будто обжегшись, быстро отступает, отбрасывает куртку. И то новое, что успеваю уловить в темноте его взгляда, гораздо хуже привычной агрессии.

Страх. Неприкрытый, толкающий в пучину безумия, всепоглощающий и бесконтрольный, напрочь лишающий воли.

Я видела этого мужчину разным и никогда — напуганным. Я изучила тысячи настроений. Сосредоточенных и расслабленных, жаждущих и сытых, грубых и нежных, уверенных и обеспокоенных. Но я ошибалась, полагая, будто ему чужд ужас.

Ничто человеческое ему не чуждо.

— Чего ты боишься? — неожиданно подступаю ближе, намереваясь замкнуть пространство между нами.

Фон Вейганд делает шаг назад, предупреждающе вскидывает руку, жестом призывая замереть и не совершать фатальных ошибок. Он избегает не только откровенной беседы, он опасается прикосновений. Не желает касаться меня. Словно брезгует или…

— Что произошло? — голос предательски срывается, сбивчиво шепчу: — Парни очень часто страшатся ответственности, отказываются переходить на более серьезный этап отношений и предпочитают развлекаться дальше. Но тут другое, верно?

Мгновения тянутся невыносимо долго, не выдерживаю, отчаянно требую:

— Скажи, я должна понять.

Он колеблется, не торопится открыто признаваться, обнажая мрачные секреты, а когда начинает говорить, мое сердце обрывается.

— Пришлю охрану, — заключает коротко и сухо.

Разворачивается, идет к выходу, позорно дезертирует с поля боя.

— Не переживай, они будут осторожны, — обещает напоследок.

Тупо смотрю на равнодушно захлопнувшуюся дверь, чувствую приближение истерики.

Потом, не сейчас. Соберись и мысли трезво.

Бесполезно сопротивляться, некуда бежать. Без документов, в окружении амбалов ставка на успех ничтожна. Вырваться не получится. Можно кричать, царапаться, осыпать проклятьями, врезать пониже пояса. Но в результате меня угомонят, мирно скрутят и обездвижат без значительного вреда для здоровья.

Думай, давай, Подольская, думай.

Шансы вырваться из отеля мизерные, а вот из больницы… врач ведь подразумевает наличие больницы? Видно, штатному лекарю подобный осмотр не осилить или же не хватает необходимого оборудования.

Запихиваю пачку наличных в задний карман джинсов, еще пару пачек — в куртку.

Пока не придумала как, однако обязательно ускользну, хотя бы выиграю время. Город немного изучила, английским владею — уже проще. Вдруг повезет, и добрый бандит подделает паспорт для бедной девушки?