ПлоХорошо. Окрыляющие рассказы, превращающие черную полосу во взлетную

Я то психовала, то лежала тряпочкой, то титанически решала вопросы.

Я была не в себе, но при этом всегда ощущала некую поддержку Вселенной. Будто ангел-хранитель все-таки был рядом и тянул меня, раненую, с поля боя, как мог.

Мне казалось, что Вселенная постоянно говорит со мной: обрывками фраз, песнями по радио, случайными рекламами…

Она обещала мне счастье. Уже скоро.

Но мне было мало. Мне хотелось больше и конкретнее.

Помню, как сидела в кофейне и плакала. Для меня слезы – терапия. После них легче.

Передо мной стоял стакан с кофе и моим именем, написанным черным маркером: «Оля».

Я достала ручку и дописала: «Держись!»

Я сама себе Вселенная и смогу убедить себя в том, что все будет хорошо.

Я открыла бумажник, чтобы заплатить за кофе. Там лежало наше семейное фото. Еще до случившейся трагедии с дочкой. Мы на нем такие счастливые и беспечные…

Я дописала прямо на нем: «Прорвемся!»

Я потом писала «Все будет отлично» на медицинских картах, на документах, собранных для оформления инвалидности, на уведомлениях в государственные инстанции, на счетах за коммунальные платежи.

«Скоро все наладится» – было написано на пачке геркулеса, из которого я утром варила кашу.

«Держись» – помадой на зеркале в прихожей.

«Мы сможем!» – стикер над домофоном.

Я сама себе везде оставляла послания. Я уговаривала себя не отчаиваться. И, натыкаясь на них весь день, вспоминала, что… мы сможем.

Я люблю сидеть в ванной. Это мой личный дзен. И вот однажды я сижу вся в пене, пытаюсь расслабиться после стрессового дня, оглядываюсь на запотевшее зеркало, а на нем почерком мужа написано: «Конечно, справимся!»

Я заплакала тогда…

И в тот день, когда я вспомнила свой пароль «МЫ СПРАВИМСЯ», у меня навернулись слезы. Ведь сбылось же…

Теперь это пароль ко всей моей жизни.

Работать

Макарыч работает участковым. Сельским участковым, если точнее. Если еще точнее – «сельским участковым уполномоченным полиции».

Службе в милиции Макарыч отдал двадцать три года жизни из своих пятидесяти четырех.

– В полиции, – автоматически поправила я, когда он это сказал.

– В милиции, – настоял Макарыч. – Милицией мы были дольше.

– Простите, – я извинилась и поняла, что Макарыч немножко терминатор, он не ошибается, а если ошибается, то так и задумано.

У Макарыча пять подведомственных деревень и более пятнадцати садовых товариществ, в общей сложности это около четырех тысяч человек.

В деревне, где живет Макарыч, три сотни домов.

У всех в деревне есть его телефон. Люди звонят в любое время. Например, в два часа ночи. Этим особенно грешат алкоголики. Нажрутся, и понеслась.

Отпуска, когда можно отключить телефон и забыть про работу, у Макарыча не было никогда.

Работа Макарыча – это глагол «ходить». Ходить, ходить, ходить. Писать бумажки – это самое ненавистное. Ходить – это понятная работа. Ходить ногами по земле.

Ходить и говорить. Говорить с заблудшими душами. Возвращать их на путь истинный.

– А вы с детства мечтали стать участковым и служить? – спрашиваю я.

– Нет. Я хотел быть ветеринаром.

– А почему тогда?

– Я тут вырос. Знаю всех. Больше некому. Никто больше не будет это делать. А людям нужна защита.

– От кого?

– Иногда друг от друга, а иногда от самих себя.

Макарыч ставит передо мной тарелку с жареной на сале картошкой. Картошка порезана крупно, смешана с луком, утоплена в сале. Я такое не могу есть: не люблю лук и жирное, но понимаю, что если я сейчас откажусь, то это будет трактовано как снобизм городской фифы. Я пододвигаю тарелку, откусываю хлеб, нацепляю на вилку картофелину и тщательно жую.

Макарыч ставит на середину стола тарелку с солеными огурцами, поясняет:

– Сестра делает, на смородиновом листе и укропе…

– Спасибо, – улыбаюсь я.

Огурцы толстые как кабачки. Если бы стол накрывала женщина, она бы порезала огурцы кружочками. Но стол накрывал Макарыч, поэтому нужно взять толстый огурец рукой и кусать его, широко открыв рот, пока рассол течет по руке. Но в этом есть своя прелесть.

Я слушаю рассказ Макарыча, забившись в самый дальний угол за столом. Прямо надо мной полка с соленьями.

Я, когда вошла, подумала: «Кто ж в своем уме туда сядет? А если полка свалится и придавит банками? Совсем не по фэншую».

Но Макарыч успокоил, сказал, что лично делал крепления к этой полке.

На нее еще килограмм двести поставить можно, ничего не будет. Да и там в основном черемша стоит, варенья да патиссончики.

Я покорно села в тот уголок и прижилась. Подумала, что сотрясение мозга от патиссонов – это очень смешной диагноз, если что – посмешу медиков в травмпункте.

Интересно, в деревне есть травмпункт?

Здесь уместно рассказать, как я оказалась в гостях у участкового Макарыча. История удивительного и неслучайного знакомства.

Еще утром я не подозревала о существовании Макарыча и подведомственной ему деревни в Тульской области.

Апрель 2020. Весь мир на карантине, сидит дома. За окнами – эпидемия.

У нас на днях тоже введут самоизоляцию, пока нет, но все к этому идет.