Площадь Революции. Книга зимы (сборник)

– Ах вот оно как! Не из Пустого, значит? – крикнул сдавленно второй, не снимавший очков аэросанщик. Голос его от крика стал хрипло-лающим, даже с подвываньем. – А если не местные, то чего по лесам шляться? Лес воровать? Браконьерствовать? – хриплый голос наполнился ледяной злобой, стал угрожающим, опасным.

– Да что мы за браконьеры? Для браконьерства ружья, как минимум, потребны. Для леса – электропила. Пошли, Воля.

Андрей развернулся к шумящей дороге сам, развернул Волю, толкнул ее в спину, тихо крикнул: «Бежим!»

– А вот счас мы вас куда надо и доставим!

– Чего и доставлять, решим тут, на месте! А ну, стой!

Воля побежала что есть сил, упала лицом вниз, тут же с полным ртом снега подхватилась, побежала дальше.

Вспышка и грохнувший за спиной выстрел только раззадорили ее. Стало веселей, потом совсем радостно. Она набрала воздуху, чтобы крикнуть Андрею: «мы успеем, успеем!», полуобернулась и увидела – Андрей, корчась, лежит на животе, голова набок, по спине его и рядом шарит луч с аэросаней.

– Как мы его! Ах-ха-ха! – стрелявший дробно заржал, сбил карабин с колена, распрямился. – С первой прикидки! А?

Волю повело назад, затем дернуло в сторону и вбок, она неловко подвернула ногу и во второй раз кряду упала лицом в снег.

Часть II

У Демыча

(Время пошло!)

22 ч. 46 мин.

Уже стоя на ступеньках бегущей вниз лестницы, она внезапно вспомнила: на завтра обещали снег.

Москва, до краев заваленная снегом, Москва, до малого заулка снегами высветленная, была любимым ее зрелищем. Теперь – не увидит. Себя было не жаль. Жаль было Москву. Даже подумалось: если все будут глядеть на Москву зло и требовательно, то кто ж ее, сердешную, любить станет? Будут и дальше пепелить взглядами, жечь словами. И снег от этого станет сероватым, потом – черно-серым, потом превратится в слякоть, в грязь. Брр…

Она незаметно поправила пояс. Пояс был нетяжелый, килограмма на три.

Еще раз поправившись, сделала движение, словно вынимающее ее самое из всех этих проволочек и начинок и, не удержавшись, тихо прыснула. Представила, как, расстегнув меховой, с воротничком, очень широкий плащ, она входит к себе в контору. Все, что вокруг пояса, – тротиловые шашки, детонаторы, – все наружу. Конторские, конечно, под стол. Но она милостиво плащ запахивает, лишь требует: проекты двух последних лет – в корзину, а лучше – сжечь! Весь гадкий пиар – с дисков долой!

Она глянула на часы. Еще шаг – и зал!

«Площадь Революции», как всегда, затаенно сверкала грузной сталинской бронзой.

«Надо спокойно пройти по залу. Пока идешь – кое-что и вспомнится. Это хорошо, что воспоминания стали объемными, безразмерными. В секунду вмещаются час, два, полсуток, сутки…»

А у нее ведь не секунды, у нее – пятнадцать минут. Надо идти по залу, не думать о предстоящем, а вспоминать, вспоминать…

… идти по залу и пережить заново всю боль и все посрамления последних дней. Идти по залу и чувствовать: приближается – небывалое! Идти по залу и приближать то, что лучше самой жизни: быстрее, нежней, обморочней ее…

«Вспоминай, дура толстоухая, чего уж», – разрешила она себе.

22 ч. 47 мин.

Вспоминать было что…

Очнулась она в аэросанях.

Все лицо – лоб, губы, кончик носа – жег не до конца стряхнувшийся снег. Сани шли плавно, ходко.