Плутовской роман: Жизнь Ласарильо с Тор-меса, его невзгоды и злоключения. История жизни пройдохи по имени дон Паблос. Хромой Бес. Севильская Куница, или Удочка для кошельков. Злополучный скиталец, или Жизнь Джека Уилтона .

Из фольклорной традиции автор «Ласарильо» заимствовал не только отдельные образы и мотивы — прежде всего образы слепца и мальчика-поводыря, известных как персонажи одного французского фарса XIII века. Возможно, сюжет фарса проник в Испанию с бродячими кукольными театрами или через иллюстрации: на полях одной рукописи XIV века было обнаружено изображение слепца и мальчика, причем в ситуациях, целиком совпадающих с отдельными эпизодами «Ласарильо», — мальчик, пьющий через соломинку вино из кувшина, который прижимает к себе слепец, мальчик, проделывающий дырку в бурдюке. Анонимность повести, равно как отсутствие конкретного автора у фольклорного произведения, как бы предполагала активное соавторство читательской аудитории в сотворении образа героя, по всей видимости существовавшего в народном воображении, в анекдотах, поговорках, присказках, еще до того, как автор повести взялся за перо. И когда речь идет о генезисе повести и о текстологических проблемах, современная критика с большими оговорками применяет к «Ласарильо» критерии индивидуально-авторского искусства последних четырех веков. Как подчеркивает X. Касо Гонсалес — создатель новейшего (1967 г.) критического издания текста «Ласарильо», повесть эта с момента ее написания вовсе не представляла собой законченного авторского текста и еще до того, как попасть на типографский станок, долгое время ходила по рукам в списках, в которых первоначальный текст подвергался разного рода изменениям, порожденным не только неизбежными при переписке ошибками, но и творческими новациями переписчиков. В самые последние годы тот же критик, во многом видоизменив старую гипотезу Р. Фульше-Дельбоска о существовании не дошедшего до нас первоначального издания «Ласарильо», перепечатками которого являются три сохранившихся издания, выдвинул гипотезу о существовании нескольких «семей» рукописных версий повести. К одной из этих «семей» относится бургосское издание (по традиции его клали в основу большинства критических изданий повести), к другим — все прочие. Поэтому попытка выдать за первоначальное издание любой из сохранившихся текстов или реконструировать некий изначальный авторский текст должна быть признана неправомерной, равно как была бы неправомерной канонизация какой-либо из записей фольклорного произведения, существующего, как известно, во множестве вариантов.

Целый ряд критиков (А. Сикроф, Ф. Айяла и др.) полагают, что и разделение повести на главы-рассказы (tratados), и развернутые названия глав, и даже порядок расположения отдельных глав внутри повествования принадлежат не автору «Ласарильо», а его добровольным «редакторам» и издателям: как иначе объяснить диспропорцию в объеме разных глав повести — бросающийся любому читателю в глаза развернутый характер первого, второго, третьего, пятого и седьмого рассказов и сжатость и схематизм четвертого и шестого?

С другой стороны, анонимность повести может быть расценена и как демонстративный жест пожелавшего скрыть свои имя писателя, как одна из сторон его глубоко оригинального творческого замысла, сводящегося к тому, чтобы заставить героя самого рассказывать о своей жизни, что было совершенно неизвестным приемом в повествовательном искусстве XVI века. «Вопрос об источниках «Ласарильо», — пишет по этому поводу А. Кастро, — будет иметь второстепенное значение до тех пор, пока мы не соотнесем его с творческой установкой автора… Иначе не объяснить принятого писателем решения — взять за шиворот своего ничего из себя не представляющего героя и выставить его на всеобщее обозрение. Обыденная жизнь — нечто, полностью противоположное героическому деянию, — здесь повествует о себе самой. Таково было гениальное решение… И для того чтобы как-то сгладить подобную дерзость, истинный автор остается в тени. Автобиографичность «Ласарильо» и его анонимность — две стороны одной медали».

Однако, если анонимность повести вовсе не является помехой для восприятия ее во всей полноте авторского замысла и даже, если стать на точку зрения А. Кастро, в этот замысел входит, вполне оправданным остается любопытство потомков, желающих узнать, кто же все-таки был творцом этого шедевра.