По агентурным данным

— Ладно, песни не пой, Гришаня! Знаешь ты про банду Казимира, не можешь не знать. Про нас все Закарпатье знало! Только не хочешь об этом со мной говорить. Вот и про тушенку. Весь город знает, что два дня тому банда взяла склад с этой самой тушенкой, а ты туфту впариваешь! То есть, не веришь ты мне? Обидно! А ведь если бы не я, сидел бы ты сейчас на допросе с разбитой рожей, так?

— Ну, допустим, — Паленый сверлил меня бесцветными глазами на страшной, красной, безволосой роже. — Ты чего хочешь-то?

— Так сведи меня с теми ребятами, что склад взяли! Я ж себе товарищей ищу! Корешей! Одному-то никак нельзя. Всем мешаться только. А парень я заводной, ты ж меня в деле видел!

— Ну… Что ж, есть у меня один человек. Как и ты, Советы не жалует. Свести, говоришь? Это покумекать надо, перетереть с нужными людьми. Ладно, я тебя найду, парень. Все, на этом пока разговор окончен! А будешь приставать, плесну горящим керосином в рожу. Будешь, как я, паленым ходить. Меня, пацаненком, научили так с лишними вопросами не лезть. На всю жизнь запомнил, — усмехнулся он.

— Лады, понял.

Действительно, что ж тут не понять. Керосиновая лампа стояла как раз между нами.

ЯНВАРЬ 1946, Колыма

В углу барака, на нижних нарах, были расстелены рваные ватные одеяла. К угловому столбу была прикручена горящая «колымка» — самодельная лампочка на бензиновом пару.

Сложив по-турецки ноги, блатные резались в карты. Новенькая колода была вырезана из книжки Майн Рида, оставленной вчера кем-то в конторе. Она лежала на подушке между игроками. И один из них похлопывал по ней тонкими белыми пальцами. Это был Славик, известный и даже знаменитый карточный шулер. Играли двое. Его противником был сам Клыч, известный бандит, лютый убийца. Он ставил свою одежду — брюки и рубаху. Славик — пару джемперов.

Клыч проиграл сначала верхнюю одежду, потом нательную рубаху, одеяло, подушку… Барак застыл зловещей звенящей тишиной.

— На представку, — попросил Клыч.

— Валяй, — неохотно ответил Славик.

Клыч отыграл брюки, рубашку, подушку и проиграл все снова. Он обвел тяжелым взглядом барак и уставился на меня.

— Иди сюда! Я подошел.

— Снимай телогрейку!

Под телогрейкой было только казенное белье. А на казенное Славик не играл.

— Вон! — рявкнул Клыч.

Оглядевшись, он поманил грязным пальцем бывшего инженера Плотникова.

— Снимай!

Плотников дрожащими руками снял телогрейку. Под грязной нательной рубахой был надет шерстяной свитер. Я знал, что это подарок его жены, что этот свитер Плотников не снимает уже год, стирает в бане и сушит на себе, чтобы не украли.

— Снимай! — повторил Клыч.

— Не сниму, — угрюмо ответил Плотников.

Его сбили с ног, он отчаянно отбивался, кусался.

— Вот падаль! — заорал дневальный Сенька, который вообще-то привечал Плотникова за ученость и даже подливал ему иногда лишнюю поварешку супчика.

Теперь он присел перед Плотниковым, выдернув из валенка заточку, и легонько ткнул в грудь бывшего инженера. И Плотников начал медленно заваливаться на бок.

В мерцании света бензинки было видно, как стаскивают одежду с коченеющего тела.

Я прикрыл глаза. С этим ничего не сделаешь. Ничего.

ИЮЛЬ 1945, Львов

Зингер подобрался к зданию склада с тыльной стороны, как и в прошлый раз. Но нынче что-то здесь было не так, он чуял это звериным своим чутьем. Хоть и ходил, так же как и вчера, взад-вперед охранник, и не было ни людей лишних, ни тем более собак, Рудольфу что-то не нравилось. Он напряженно вслушивался в шаги охранника. Вчера они были мягкими, ленивыми, неспешными. Видимо, кому-то не очень верилось, что воры вернутся на склад. Сегодня солдат ходил слишком четко, ровно отмеривая шаги, будто был под присмотром. Внимательно вглядываясь во тьму, он заметил в тени деревьев чей-то силуэт.

Прижавшись к земле, Зингер по-пластунски переместился вдоль забора к улице. Преодолев еще с десяток метров, Зингер оказался у самой обочины дороги, и затих в траве. Дорога едва освещалась слабым светом фонарей. Тот, кто следил за ним, — а за ним следили, он был уверен — тоже затаился где-то неподалеку.

Зингер думал. Если не напали сразу, значит, пытаются выследить. Если он покажет, что обнаружил слежку, его, скорее всего, возьмут. Следовательно.

Он встал, отряхнул форму лейтенанта, постоял, как бы прислушиваясь, и зашагал вдоль дороги к центру города, каждую секунду ожидая, что сзади на него набросятся. Но никто не помешал ему отыскать модный ночной ресторанчик, где он тупо просмотрел программу варьете, благо Советы не успели еще запретить западные штучки Львова. Все-таки выставили засаду, сволочи, думал он, кусая тонкие губы. И наверняка сидят здесь, в этом зале, чтобы отследить его обратный путь. Нужно было что-то предпринимать.

Оглядев публику, он присмотрел одинокую дамочку, в которой сразу определилась не обремененная предрассудками особа. Подсел, выяснил, что дамочка, жена какого-то чина, уехавшего в длительную командировку, проживает в данный момент одна в трехкомнатной квартире. С черным ходом? Да, разумеется.