По делам нашим

Священник не отказался от пирога, поблагодарил, но при этом совершил следующее: сунул пирог в глубины рукава рясы, где тот и пропал. "Детям отдаст", – догадался целовальник. Увидев же перевязанного десятника, отец Офонасий, сделав обтекаемый жест рукой у своей щеки, воскликнул: "Ох! Ефим, или какая хворь приключилась?" – "Зубы", – кратко ответил десятник и приложил руку к перевязанной щеке, словно вопросом ему причинили боль.

"Чеснок прикладывай, – посоветовал сотник. – Мне помогло и моему куму тоже помогло, и куме". – "Я прикладываю", – поморщился десятник.

"От переживаний, Ефим", – сказал отец Офонасий, подошёл к десятнику и стал участливо с ним шептаться. – "Погибший – брат десятника, Ефима", – пояснил староста целовальнику. – "Ну?!" – только и выдал тот.

Все вместе обсудили дальнейшие действия: осмотр покойника, места происшествия, опрос свидетелей.

Покойник лежал смиренно на столе в отчем доме. Распоясанный, готовый к пути в мир иной. Сегодня же его предстояло отпеть и захоронить. Опять же, потому что большинство трудились в поле, с покойником сидело лишь несколько старух, да дьяк Тихон читал из толстой книги псалмы и молитвы. Десятник Ефим, войдя в дом, коротко переговорил со скорбящими, и старухи вышли, оставляя покойника следствию. Дьяк остался из любопытства, и на него никто не обратил внимание. Мёртвый Митрий лежал в гробу, казалось, совершенно умиротворенный, без затаённых обид. Шею его обмотали платком, который и скрывал рану с левой стороны.

"В таком месте и малого пореза может хватить для смерти, – заметил целовальник Никодим, опытный в таких делах. – Кровь ключом бьёт". Все в очередь осмотрели поперечную рану. "У него и верхняя губа разбита", – заметил сотник. "Когда в припадке упал, мог разбить, – предположил Никодим и обратился к Ефиму. – А?" – "Наверное, – пожал плечами Ефим. – Бывало". – "А синяк на руке?" – спросил отец Офонасий.

Руки покойника, сложенные на груди, держали горящую свечу. На левой тыльной стороне кисти виден был кровоподтёк.

"На руке? – переспросил Ефим, подошёл к гробу и посмотрел на руки мертвого брата. – А, это. С отцом колесо у телеги чинили, о ступицу ударился".

"А Митрий, помню, левшой был", – уточнил отец Офонасий. – "Да… был, – последнее слово Ефим едва выговорил. Отец Офонасий вплотную подошёл к Ефиму и сказал ему тихо что-то, видимо, утешительное. Даже взял его за руку. Ефим тихо же отвечал священнику.

Осмотрели нож убийства, уже возвращённый в домашнее хозяйство по причине дороговизны изделий из железа. Нож ничего особенного не рассказал, кроме неоспоримого – принадлежал Митрию.

Из избы вышли скопом и направились было к овину, где встретил свою смерть Митрий. Но в это время во двор вошёл малый лет двадцати пяти с копной волос соломенного цвета и раскрасневшимся веснушчатым лицом. Звали его Пётр, он оказался тем человеком, который и нашёл за овином хрипящего, отходящего в мир иной Митрия.

"Как кличут? – вцепился с ходу в него Никодим. – Так вот, Петруша, сейчас нам обстоятельно расскажешь, что да как. А мы записывать будем, Петруша. Так что, думай хорошо, когда говорить будешь. Что писано пером, потом не вырубишь". – "А что мне думать, – почёсывая живот, отвечал Петруша. – Что видел, то и обскажу". – "Правильно, только что видел, что было, а придумывать не надо, Петруша, – наставлял Никодим. – А отец Офонасий всё точно запишет. Так, батюшка?"-"Так, сын мой". – "Одним делом, пошлите за овин, – предложил староста, – на месте и обскажет. Так даже яснее получится. А записать и потом можно".

Отправились за овин, в который свозились снопы хлеба для просушки. Пётр, заложив одну руку за пояс на животе, взялся "обстоятельно" описывать случай.

"Позавчера, значится, иду я от речки, уже вечер, солнышко садилось. Поднимаюсь, значится, от речки посюда тропой, глядь, лежит кто-то вот здесь, на этом месте, и руки раскинул. Заснул, думаю, кто, умаявшись. Не пьян же, кто в страду пьет. Глядь, а это Митрий, в крови. Тронул. его, он захрипел. Смотрю, в руке нож. Испугался я, хотел убежать. А потом к Митрию, к дяде Луке домой, побежал. Да на Ефима с дядей Лукой и наткнулся. Вот и весь мой рассказ". – "А не видел ли ты кого, Петрушка, когда шёл сюда или после?" – спросил Никодим. "Нет, никого", – уверенно ответил Петр.

"Может, слышал что?" – спросил сотник. На этот раз Пётр задумался, но потом опять отрицательно замотал головой: "Нет, ничего. А Митрий лишь хрипел. Ни слова, кто его так".

"Ладно. А вот, Петя, такой вопрос, – опять взялся Никодим. – Видно было, что перед смертью, у Митрия пена изо рта шла?"

"Да, была пена, – припомнил Петр, наморщив лоб. – Я и сам тогда подумал, что он сам себя ножичком полоснул".

"Ну, это не твоего ума дело, Петрушка, – властно окоротил Никодим. – Постой в стороне, может ещё пригодишься, а слова твои потом запишем".

"Что же, селяне, по-моему, дело ясное, – обратился ко всем целовальник. – Сам себя Митрий лишил живота. Запишем все складненько да ладненько, да и с плеч долой".

"Рановато, Никодим, курей загоняешь, – заартачился староста. – Ещё место не осмотрели".