По дороге с облаками

— Борис Степанович привел клиента. Ну, я ему понравилась. Все типа нормально было. Мы поднялись в номер. Он мне такой: «Раздевайся!» Ну я разделась. А он такой: «Теперь меня раздевай!» Я все с него сняла и вдруг смотрю, а у него вот такусенький!

Вета свела большой и указательный пальцы на такое расстояние, будто держала спичку.

— Ну и что? Тебе же лучше.

— Я начала ржать.

— Да ладно!

— Угу, — Вета жалобно кивнула и отхлебнула пиво из своего бокала.

— Ну ты, мать, даешь! И что он? В ухо не зарядил?

— Нет. Он обиделся и ушел.

— Зря не дал. Борис уже знает?

— Знает. Сказал, что больше со мной не будет работать.

— Хреново.

— Не то слово. Меня через два дня хозяйка из комнаты попрет. Я за два месяца задолжала. И пожрать не на что.

Катя соскользнула со стула. Предоставлять недавней коллеге кредит на жилье она не была намерена. Многочисленные физические и моральные увечья, которые Вета за три месяца работы умудрилась нанести себе и клиентам, не делали из нее надежного заемщика. Однако покормить неудачницу ужином Трошина была в состоянии.

— Пошли в «Марусю». Я угощаю.

Глиняный горшочек в затейливых узорах выдыхал густой ароматный пар, источаемый пельменями с грибами и сыром.

— Может, закажешь что-нибудь посущественней? Этим разве наешься?

Катя неодобрительно кивнула на зеленую жижу в тарелке Веты.

— Нет-нет. Вечером я всегда ем только салат из морской капусты. От него не поправляются.

— У нас работа слишком вредная. От нее не поправишься, как от герпеса.

— А ты не боишься поправиться?

— Нет. Я боюсь заболеть, — хихикнула Катя.

— В смысле? — снова не поняла Вета.

— Забудь. Шучу.

— Странная ты.

За спиной Елизаветы была изображена русская барышня с коромыслом, одетая в пестрый сарафан и кокошник. Видимо, имелась в виду та самая Маруся, в честь которой было названо заведение. Круглые румяные щеки и увесистая грудь декорации намекали на то, что сама Маруся регулярно не брезговала полным горшком пельменей. Катя, воображение которой скинуло кандалы трезвости после ста граммов водки, почему-то вдруг представила на месте Маруси Елизавету. Вот стоит она на полянке возле избы, громоздкий кокошник еле держится на воспаленных красных ушах. Коромысло Вета не берет, для нее и сарафан — тяжелая ноша. А деревенские мужики сидят в стороне и думу думают: «Не приложить ли страдалицу веслом, чтобы не мучилась?»

— Не знаю, что теперь делать, — грустно прервала Вета Катины мысли.

— Езжай к матери в деревню.

— Не хочу. Она по синьке заезжает. И отчим тоже. Мне чем туда, лучше сдохнуть. Придется работать самой.

— Самой нельзя. Опасно.

Трошиной вдруг стало жаль непутевую коллегу. Она не могла до конца понять Вету, так как судьбы их были совершенно разными. Катерина не происходила из неблагополучной семьи. Напротив — мать дала ей все, что могла. Просто, могла немного. Пикантную профессию Трошина выбрала не от безысходности, а по собственному желанию. Две попытки поступления на иняз не увенчались успехом, так как у мамы не было денег на взятку. Замужество не принесло стабильности. Отношения с супругом после свадьбы стали скверными и продлились меньше года. Тогда Катя и решила: раз принятые в обществе стандартные способы достижения женского счастья и материального благополучия не работают, нужно заняться чем-то другим, более действенным. Тогда она и познакомилась с Борисом Степановичем, скромным полковником в отставке, который предложил поступить под его командование во взвод жриц любви. Борис не обижал своих подопечных. Можно сказать, даже относился к ним с теплотой и пониманием. Причиной тому, скорее всего, было наличие у него трех дочерей.

Трошина доела пельмени, затем открыла сумку и извлекла оттуда пятидесятидолларовую купюру.

— На вот, возьми. За ужин расплатишься, а на остальное купи чего-нибудь поесть. С твоим аппетитом хватит на неделю. Меня клиент ждет, — соврала Катя, чтобы поскорее распрощаться с занудной девушкой, и поспешила покинуть кафе.

Обносившийся чумазый проспект нервно моргал подбитыми глазами фонарей. Холодный осенний воздух с трудом проникал в Катин организм, под завязку наполненный мучной пищей. Но настроение вдруг резко улучшилось. Так часто бывает, когда встречаешь человека, столкнувшегося с серьезными проблемами. Чужого человека, конечно же. Ты выслушиваешь жалобы, делая вид, что тебя невыразимо трогают его злоключения. Можешь даже оказать какую-нибудь посильную помощь. Но когда прощаешься и оказываешься наедине с собой, то вдруг начинаешь радоваться. Мысль «хорошо, что я — не он, и у меня все не так плохо» не звучит в сознании, так как оно, сознание, понимает, что негоже приличному человеку радоваться чужой беде. Радость приходит незаметно, из глубины бессознательного.