С историей китайской культуры и династии Тан связана еще одна достопримечательность Чэнду — парк Ванцзян, раскинувшийся в излучине реки Фухэ и граничащий ныне с территорией Сычуаньского университета. Создан был парк в память о поэтессе Се Тао.
Потеряв родителей еще в юном возрасте, Се Тао испытала нужду, горе, страдания, унижение, которые традиционно выпадали на долю женщины в феодальном Китае. Все это она отразила в своих чувственных и полных скорби стихах. Предание гласит, что на месте нынешнего парка Се Тао построила себе Башню чтения стихов, где проводила очень много времени. С тех далеких времен сохранился лишь старый колодец, как утверждают знатоки, тот самый, возле которого поэтесса 234 пролила немало слез и написала много прекрасных строк. Все остальные постройки парка возведены в цинское время. Самой совершенной из них считается Ванцзянлоу — Башня созерцания реки, давшая название самому парку.
Башня расположена на берегу неширокой, но быстрой Фухэ, в древности звавшейся Парчовой рекой — Цзиньцзян. Высота легкой, словно парящей в воздухе конструкции — 30 м. Два нижних яруса башни — четырехугольные, два верхних — восьмиугольные; остроконечная крыша последнего яруса увенчана тонким золоченым шпилем. За свое изящество Ванцзялоу приобрела второе название — Павильон возвышенной красоты.
Парк Ванцзян называют также Бамбуковым парком: в нем произрастает свыше ста видов бамбука, местами превращающего его территорию в настоящую чащобу, сквозь которую пробиваются узкие, извилистые тропинки.
На пятый день вечером я покидаю Чэнду. Прекрасные условия Сычуаньского университета привели в порядок растревоженные четырехнедельными переездами — кажется, начались они по крайней мере год назад — нервы, и я уже расхрабрился на большой крюк до Сиани: Чунцин — Ичан — Сянфань — Сиань — Шанхай. Однако первые же ощущения в поезде подрывают мой боевой настрой: душно, пахнет сыростью, потом и редькой, а на моей третьей полке — тут уж явно не повезло — все эти прелести ощущаются втройне. Пошла пятая, последняя неделя путешествия.
Три ущелья на Янцзы
Чунцин с первых же минут огорошивает своей деловитостью и напряженным ритмом жизни. С трудом выбираюсь из бурлящего на привокзальной площади водоворота, отражаю назойливые попытки «извозчиков» — водителей грузовых мотороллеров-такси завлечь меня на жесткие сиденья своих дребезжащих и чадящих бензиновой гарью кабриолетов и по уходящей куда-то к небу лестнице карабкаюсь к автобусной остановке.
«Народная гостиница», к которой лежит мой путь, — причуда китайской архитектуры 50-х годов, своеобразный симбиоз пекинских Храма неба и Ворот небесного спокойствия. По сравнению с появившимися ныне в Китае суперсовременными отелями она не так велика и роскошна, предлагает постояльцам немногим более 200 мест, но это места на любой, даже самый привередливый вкус: от пятикомнатных апартаментов до публично не рекламируемого, но широко известного в среде старающихся экономно путешествовать по стране иностранных студентов «общежития» — просторного помещения на 20–25 коек, существенной достопримечательностью которого являются крысы, имеющие дурную наклонность прыгать на безмятежных постояльцев в самые сладостные моменты их сна. Право, испытавшие сии острые ощущения обители «общежития» рассказывали о нем с затаенной гордостью и даже некоторым бахвальством.
Меня такое соседство не прельщает, но в северной угловой башенке под разлетающимися по всем четырем сторонам света загнутыми вверх концами крыши находится удобный и дешевый четырехместный номер. Максимум комфорта — от индивидуального душа до цветного телевизора — и отсутствие соседей заставляют поверить, что и без вездесущего Ли Мао можно неплохо устроиться.
Главная моя на сегодня задача — добыть билет на теплоход до Ичана, желательно на завтра. Достаточно авантюрная затея, если положиться на опыт уже прошедших через чунцинское горнило путешественников. То, что я вижу у касс речного вокзала, — серьезный довод в пользу самых пессимистических прогнозов. У двух касс — невообразимая давка; в третью, где выдаются квитки на покупку билетов на завтра, — некое подобие очереди, в котором тщетно пытаются сохранять невозмутимое спокойствие несколько европейцев. Хвост этой, с позволения сказать, очереди странным образом извивается и подкрадывается к самому окошку. Здесь у меня шансов, конечно, нет, а в двух других кассах, где очередь оказывается пожиже, со мной просто не хотят разговаривать.