По-настоящему

Когда он сказал это, моё сердце совершило невероятный прыжок сначала вверх, а потом куда-то глубоко вниз. Лицо Рудольфа Петровича покрылось красными пятнами. В воздухе повисла напряжённая тишина. И тут через нашу толпу в кабинет протиснулась… Татьяна Мироновна. А за ней шли Нина Петровна, Анна Леопольдовна, наша англичанка Любовь Игнатьевна… И ещё целая толпа учителей – фактически все те, кто вёл уроки у нашего класса и кто знал Аню как ученицу. Со стороны это выглядело, наверное, как в финальной серии каких-нибудь «Простых истин». Учителя молча встали перед директорским столом. Татьяна Мироновна положила на стол сорванную с доски объявлений бумажку – тот самый приказ.

– От лица всех учителей хочу вам сообщить: мы против, – сказала она. Мы одобрительно зашумели. – Никто не позволит вам отчислить девочку за то, что у неё родился ребёнок. Она должна получить образование.

– Бардак какой-то, – пробормотал директор, извлекая из кармана надушенный платок и вытирая вспотевший лоб. – Чего вы все от меня хотите?

– Отмените приказ, – ответила Татьяна Мироновна.

– Аннулируйте его, – поддержали Любовь Игнатьевна и Нина Петровна. Директор взял со стола приказ и разорвал его на мелкие клочки.

Потом поднял телефонную трубку, набрал несколько цифр и усталым голосом сказал: – Юлечка, аннулируйте приказ об исключении Симоновой.

Мы победили! Ура!

10 февраля 2000 года

Дружок, мне страшно. До боли, до дрожи во всём теле… Эти ужасные люди звонят каждый день. Чего они только не говорили! Знаешь, когда беру трубку, чувствую себя той самой маленькой испуганной девочкой, какой была десять лет назад. И не скажешь никому, не объяснишь, почему я не могу пойти туда или туда, почему дома зажигаю свет во всех комнатах, как только прихожу от репетитора, почему дёргаюсь, когда слышу звонок в дверь… Я говорю себе: «Не боюсь!» Нельзя, чтобы эти люди, кто бы они ни были, почувствовали, как мне страшно. Вчера папа принёс с работы определитель номера и специальную кассету – записать разговор. Номер не определился. Наверное, звонят из автомата. Зато родители узнали голос. И сразу как-то переменились в лице. Оба.

– Мама, папа, в чём дело? Что происходит, я не понимаю! Объясните же, наконец!

Молчание. А потом обсуждение того, каким образом обеспечить мне какое-то подобие охраны. Самое абсурдное предложение: не ходить в школу, а также на музыку, историю и английский. Пока всё не уляжется. К счастью, у меня есть хорошие аргументы против: последний год, скоро поступать и, в конце концов, не могу же я сидеть дома вечно!

– Лучше расскажите мне, кто нам угрожает. Ведь папа всегда говорил, что опасность надо знать в лицо…

Родители переглядываются.

– Это Кулковский, – говорит после недолгого молчания папа. – Брат того Кулковского, который получил пожизненное заключение за серию убийств и изнасилований. Дело расследовала мама. Он умер в тюрьме неделю назад.

После этого разговора меня снабдили хорошим электрошокером, ещё одним баллончиком и большим количеством советов. Ходить куда-то – только вместе со Стёпой. Дверь никому не открывать. Поздно вечером из дома не выходить…

Я понимаю, так надо. Только не хочу больше такой жизни. Ни себе, ни своей семье. Той, которая будет…

11 февраля 2000 года

А наш директор, Рудольф Петрович, уволился. Его обязанности пока исполняет завуч, Елизавета Петровна. И все этому очень рады. Она славная и, хотя бывает строгой, никогда не срывается на учеников и не выдвигает абсурдных требований. Хоть бы она стала директором школы!

12 февраля 2000 года

Полчаса назад от меня ушла Наташка. Полдня она проплакала у нас на кухне. Она всё-таки была в театре. И всё-таки переспала с Петровским.

Честное слово, от одной мысли об этом меня начинает тошнить. Я не могу понять, зачем она это сделала: ведь Ната прекрасно понимает, что у Петровского таких как она – вагон и маленькая тележка, и отдавать свой единственный первый раз такому вот человеку… Но я не осуждаю её.

Ещё две недели назад Ната сказала, что взяла билеты в Музыкальный театр, на «Мистера Икс». Это её любимый спектакль. Конечно же, с Петровским в главной роли. Я удивилась.

– Наташ, ты же сказала, что больше не хочешь видеть его! После той истории, в декабре!

– Маринка, Маринка, – простонала она. – Я не могу! Я скучаю по нему, ужасно скучаю! И просто хочу его увидеть, мне всё равно как. Мне даже всё равно, что со мной будет дальше. И, если он увидит меня и захочет, чтобы… между нами что-то было, Марина… я сделаю всё. Лишь бы хоть немного побыть рядом с ним.

– Но так же нельзя! Надо быть гордой, Ната! – закричала я. И кричала ещё долго. Я говорила подруге какие-то жестокие, обидные слова, суть которых сводилась к тому, что она просто не может идти туда, искать встречи с Петровским, что это бред, блажь, глупость и элементарное неуважение к себе.

Наташка молча выслушала меня, покачала головой и твёрдо сказала: